Виллет

Уже на следующий день я устроила им испытание. Требуя отказаться от любви, они громко хвастались своей силой, однако при виде конкретных поступков (не слов), свидетельствующих об опыте комфорта и более уравновешенной жизни, свобода отказалась помочь, сославшись на бедность и отсутствие сил, а обновление ничего не ответило, так как ночью внезапно скончалось.

Мне не осталось ничего иного, кроме как тайно заподозрить, что поспешный вывод мог завести слишком далеко и подвергнуть испепеляющей магии ревности. После краткой напрасной борьбы я вновь погрузилась в прежнее состояние мучительной неопределенности.

Удастся ли встретиться с ним перед отъездом? Помнит ли он обо мне? Собирается ли прийти? Появится ли в этот день – может быть, совсем скоро – или опять обречет на муки напрасного ожидания, агонию внезапного разрыва, молчаливую смертельную тоску, с корнем вырывающую надежду и убивающую жизнь, в то время как творящая кару рука не может познать жалость из-за непреодолимого барьера разлуки.

В праздник Успения занятия не проводились. После утренней мессы пансионерки и учительницы отправились на долгую загородную прогулку, чтобы провести полдник в сельском доме. Я отказалась от участия в путешествии, так как до выхода в море корабля «Поль и Вирджиния» оставалось всего два дня, и за последний шанс цеплялась с тем же отчаянием, с каким выживший в кораблекрушении держится за обломок плота или обрывок каната.

В первом классе предстояли ремонтные работы: следовало починить и привести в порядок скамейки и столы. Праздничные дни нередко посвящались подобным процедурам, невозможным во время занятий. Я сидела в одиночестве и думала, что надо бы выйти в сад, чтобы не мешать мастерам, и как раз услышала их шаги.

Иностранные ремесленники и слуги всегда работают парами. Наверное, даже для того, чтобы забить один гвоздь, потребуется два лабаскурских столяра. Завязывая ленты шляпы, которая до этого праздно висела на руке, я смутно отметила, что слышу шаги всего одного работника – к тому же не в деревянных башмаках, а в обычных ботинках – и решила, что их начальник пришел один определить объем работы, чтобы потом прислать подчиненных. Он подошел и открыл дверь за моей спиной, и я, ощутив легкую дрожь – странное чувство, слишком мимолетное, чтобы подвергнуться анализу, – накинула шаль, обернулась, ожидая увидеть главного столяра, но глаза мои наткнулись на… месье Поля.

Сотни молитв, которыми мы утомляем Небеса, не приносят исполнения желаний. Лишь однажды за всю жизнь на наши колени падает золотой плод – щедрый дар мироздания.

Месье Эммануэль был одет так, как будто собирался немедленно отправиться в далекое путешествие: в сюртук с бархатными отворотами и обшлагами. Я решила, что он готов подняться на корабль, хотя знала, что до отправления судна еще целых два дня. Выглядел он бодрым и жизнерадостным, добрым и благожелательным, шагал так энергично, что уже в следующую секунду оказался возле меня, излучая дружелюбие. Должно быть, предсвадебное настроение вселило в его душу особую радость жизни. В любом случае встретить сияние солнца грозной тучей я не смогла. Не захотела омрачить последнюю встречу и провести последние минуты в неестественном, притворном отдалении. Любила его слишком глубоко, чтобы не прогнать с дороги саму ревность, если бы она попыталась помешать дружескому прощанию. Сорвавшееся с его губ сердечное слово, посланный его глазами нежный взгляд скрасили бы мне остаток дней и утешили в горькие минуты одиночества. Я была готова принять все, до дна испить целительный эликсир, не позволив гордости опрокинуть чашу.

Конечно, разговор предстоял короткий: профессор всего лишь повторит те слова, с которыми обратился к каждой из учениц, на минуту задержит мою ладонь в своей, в первый, последний и единственный раз прикоснется к щеке губами, и все. Последует окончательное прощание, а за ним наступит расставание – бескрайний океан, который я не смогу преодолеть, чтобы соединиться с тем, кто дорог. А он больше не обернется, чтобы вспомнить меня.

Одной рукой месье Поль сжал мою ладонь, другой сбросил за спину шляпу и, с сияющей улыбкой заглянув в лицо, беззвучно пробормотал нечто похожее на шепот матери, чье дитя внезапно изменилось из-за болезни или страданий.

– Поль, Поль! – послышался торопливый женский голос. – Поль, сейчас же пройдите в гостиную. Мне нужно многое вам сказать. Разговор займет весь день. Виктор и Жозеф тоже вас ждут. Поль, идите к друзьям!

Ведомая бдительностью или непостижимым инстинктом, мадам Бек почти втиснулась между мной и месье Эммануэлем и повторила, царапая меня острым, как стальной клинок, взглядом:

– Пойдемте, Поль!

Я решила, что он сдастся, подчинится, и в нестерпимо болезненном отчаянии воскликнула:

– Сердце сейчас разорвется!