Вилья на час

— Не смей отказываться. И носи спокойно. Никто никогда не подумает, что женщина в здравом уме наденет на шею не фальшивку. Носи. Я многому научился от тебя, и мне действительно доставит радость мысль о том, что эти камни живут и дышат твоим телом. Сейчас они мертвы, и мне их жалко.

Я не могла ему сопротивляться. Замок щелкнул на моей шее, но мои глаза остались в его, в которых играли настоящим огнем искусственные свечи, расставленные вокруг нашей кровати.

— Я ведь даже не вымыла тебе пол…

Альберт расхохотался и рухнул в подушки.

— Где ты взял его?

— В шкатулке в своем тайнике… А, ты про сейчас? Оно в бардачке лежало, вместе с папайей. У меня было предчувствие, что нынче в Зальцбурге оно мне понадобится. Это подарок Моцарта, думай об этом так.

— А что стало с его могилой?

— Козы затоптали, но зато в румынской земле его никто не потревожит переездом. А вообще мы же уже говорили, что тело тлен. Главное — сердце.

— И кровь, — я легла на подушку и попыталась не смотреть на грудь, но бриллианты продолжали мерцать и слепить меня, или это уже прощальные слезы дрожали на ресницах. — Альберт, если ты вампир, то тебе нужна кровь, а не пустое спасибо. Я не знаю, где ты ее обычно берешь, но сейчас тебе не надо далеко за ней ходить.

Повисла тишина. Однако она не была полной — мое сердце разрывало грудь, и ожерелье подпрыгивало, будто в танце.

— Ты права, — глухо отозвался Альберт со своей подушки. — Обычно это действительно маленькое дополнение к спасибо, которое люди дают добровольно. Я уже говорил, что кровь, она как бензин. Очищенный и неочищенный. Очищенный бережнее относится к мотору. Врут, гады, наверное. Но с кровью это работает. От добровольной, насыщенной, вместо страха, благодарностью, сердце меньше изнашивается, и потому я до сих пор жив, а отец мертв. Но не беспокойся за меня. Отец в детстве морил меня голодом, и я привык есть мало и редко.

— Альберт, почему ты отказываешься? Ты столько сделал для меня…

— Я делал это не ради крови, — перебил он резко и зло. — И даже неблагодарные люди не отвращают меня от помощи другим. Я знаю, что ты мне благодарна и без твоей крови. Иногда, когда мне совсем плохо, я сам прошу у людей хоть каплю, только чтобы пережить рассвет. Но сейчас, когда даже ты сама предложила, я откажусь, потому что не умираю с голода.

— Почему? Ты заслужил награду…

— Да потому что это будет больно, а я не хочу причинять тебе боль. Ты слишком много ее вытерпела. Впервые я оказался настолько горьким лекарством.

— Боль? — я села и схватила его за плечи, чтобы он смотрел мне в глаза, а не в потолок. — Альберт, ты представить себе не можешь, как мне было больно до встречи с тобой. Больно? Больно! — я не сумела сдержать дикого смеха и уткнулась в подушку, чтобы чуточку успокоиться. — И это говорит вампир! — я смотрела в его пустые серые глаза, без искринки смеха. — Живые причиняют друг другу куда большую боль каждый день, каждый час и ни секунды не сожалеют об этом. Бери! — Я ткнулась шеей в его губы. — Кусай! Я уверена, это не будет больнее комариного укуса… Ну, ладно, осиного… — шептала я ему в плечо. — Как змеи кусаются я не знаю… Хотя знаю. Очень больно. У тебя так не получится. Ты не женщина и не лучшая подруга.

Я почувствовала на шее поцелуй и больше ничего. Альберт отстранил меня, встал с кровати и стащил со стула брюки.

— Не уходи! — взмолилась я.

Он вперил в меня пустой взгляд и произнес холодно:

— Я никуда не ухожу.

Он сунул пальцы в карман и отшвырнул брюки. В руках его осталась длинная черная палочка с завитком наверху — такими коктейли смешивают.

— Знаешь, что это? — Альберт присел на край кровати и протянул мне палочку. — Только не порежься. Это очень острый нож.

— Нож? — Я взяла его за самый кончик. — Из чего он сделан?

— Из обсидиана. Это ритуальный нож индейцев Майя. Я потратил на него сущие гроши. В мое время их привозили из-за океана сотнями. А знаешь, почему? Потому что их набралось очень много. Почти у каждого индейца был такой. Это нож для самопожертвований. Боги Майя вовсе не кровожадные, хотя им и нужна кровь, чтобы пережить рассвет. Но они не берут ее сами. Они ждут, чтобы им ее принесли от чистого сердца, желая, чтобы они продолжали жить и творить для людей добро. Нам, европейцам, это сложно понять. У нас существует понятие «жертва» — и мы эту жертву жалеем и эта жертва жалеет себя, и у нас есть кровожадный злодей, которого надо убить, чтобы он не брал чужое. Мы все берем чужое и не желаем отдавать свое. А там, за океаном, было все иначе. Богов не боялись, богов любили… И отдавали им кровь не для того, чтобы избежать после смерти ада, а чтобы боги помогли им хорошо жить на земле, сейчас.

Я перехватила ножик покрепче.

— Где лучше резать? — спросила я громко, чтобы перекричать собственное сердце.

— Режь палец. Кровь быстрее остановится. И заживет без следа.