Вилья на час

— А че, сама купила? Я подумала, твой австрияк подарил. Нет, что ли? Скупердяя нашла? За кофе хоть платил?

— Платил, платил… Не переживай. А это купил на сдачу. Нравится?

— Говорю ж, как настоящие!

— Ну вот и славно! Мэйд ин Острия.

Обе расхохотались, и тетя Зина полезла в сумку за телефоном:

— Пашка, можешь подъезжать.

— Теть Зин…

Она сына ради меня напрягла. Ну елки-палки…

— Брось, а что думала? К матери только пожрать приходить? Этих мужиков воспитывать надо, до могилы… И там тоже. Иначе караул. Че улыбаешься? Фоток-то много привезла? А то не постит ничего. Австрияка хотя бы сфотографировала, чтобы обзавидоваться? Или только еду?

— Только еду, — улыбнулась я, подумав про собственные селфи.

Тетя Зина обняла меня за плечи слишком сильно, и я с трудом не взвизгнула. Спина не прошла до конца, но я никому на нее не пожалуюсь. Никогда. Лопатки вместе, и болит меньше. И подбородок гордо вверх. К небу. Серому. В тучах. Теперь я полюблю дождь. Ну что, Паш, поехали? В новую жизнь. А австрийские байки потом, потом, потом… Когда питерский дождь смоет с меня австрийскую пыльцу.

Дома я легла на живот и, сунув в рот зудящий палец, уткнулась в подушку. На целых пять минут. А потом переместилась в рабочее кресло. Схватила бумагу и принялась чирикать ручкой, пока боль из пальца не исчезла и с листка мне не подмигнул Альберт.

— Повиси пока здесь!

Я прикрепила портрет на пробковую доску и оттолкнула стул, чтобы лучше рассмотреть свое творение. Рисованный Альберт опять мне подмигнул, а я ему, а потом вообще показала язык и включила комп. В запасе еще один свободный день

— я нарисую тебя, чтобы точно не забыть, или…

И я создала новый текстовый файл, чтобы набрать такие слова:

«Лечить сердечные раны путешествием можно лишь в том случае, когда оно не планировалось свадебным. Свадьба не состоялась, но билеты на самолет я не выкинула и бронирование отелей не отменила…»

Глава XIV

Услышать от единственного родного человека, что ты дура, не очень приятно. Еще горче осознавать, что тетя Зина недалека от истины. Я купила билет в Барселону — один. После того, как уволилась с работы. На вопрос, как так получилось, у меня не было не то, что прямого, а просто никакого ответа, кроме — я так хочу!

День не задался с самого утра. Я облилась кофе, напрочь испортив новый белый топ. Потом была давка в метро, в которой я оборвала ремешок у новой сумки. Больше на мне ничего нового не было, поэтому пришлось избавляться от старого

— работы. Еще пару дней назад я бы спокойно вынесла такой тон начальницы, но в тот день «милочка» в ее устах прозвучала как «дура», а дурой я могла быть только для самой себя, но не для посторонней тетки, даже той, от которой зависело мое благосостояние. Дура! Она.

И я тоже дура, конечно. И дело даже не в том, что на моей карточке в момент увольнения только и оставалось денег, чтобы купить авиабилет. А в том, что летела я к Альберту.

После увольнения я собралась в бар, чтобы напиться и, возможно даже подцепить кого-то на одну ночь. Целый год у меня никого не было. На всех мужчин, даже тех, что при параде, после Альберта я могла глядеть только с одной лишь жалостью. Как и на себя саму. Но в тот день я решила начать жизнь с белого листа. И для начала сорвала со стены портрет Альберта, скомкала бумагу и швырнула в мусор, решив тут же его вынести. Заодно выкинуть из почтового ящика всю рекламу. За неделю той накопилось столько, что уголок одной листовки торчал из щели.

И вот, не донеся всю эту кипу бумажек до коробки, которую кто-то из соседей целенаправленно поставил под почтовыми ящиками для сбора рекламной макулатуры, я просыпала все на пол. И, чертыхаясь, начала собирать листок за листком, пока не наткнулась на нечто очень красивое — открытку, фон которой походил на раскрытый аквамариновый веер. Оранжево-красно-белые трехмерные буквы складывались поверх него в слово BARCELONA. Дизайнер явно увлекался поп-артом.

Я машинально перевернула открытку и ахнула. Она не была рекламкой, на ней красовался почтовый штамп и значился обратный адрес. Испанский! И мое имя, хотя его я увидела последним. Наверное, потому что боялась читать и верить написанному великолепным почерком с завитушками: «Моя дорогая Виктория, если не боишься дождей, заглядывай на часок в солнечную Барселону», а подпись можно было и не ставить. Кто еще мог написать мне по-английски подобное, кроме Альберта? Да и кто вообще мог послать мне настоящую открытку?

Я даже приложила ее к лицу — не к губам. К носу… Она пахла старой краской, чужими руками и моим будущим счастьем. Я тут же купила билет. Если б могла, то только в один конец, а не туда-обратно.

Вылет через две недели. Мое ответное письмо за это время должно успеть дойти до Барселоны. Да оно и не нужно — Альберт и без него знает, что я прилечу к нему на собственных крыльях, если меня вдруг откажется нести стальная птица.