Вилья на час

— «Вас никто не потревожит. Быть может, вы желаете, чтобы я послал письмо принцу Леопольду с просьбой отпустить вас ко мне в Трансильванию на месяц?» Бах тут же рявкнул: «Я ни у кого не спрашивал разрешений. И впредь не стану этого делать. Даже если мне вновь будет грозить тюрьма за самоуправство. Принц не заметит моей отлучки. Только месяц — это максимум. Я в такую глухомань еще ни разу не забирался. Там хоть церкви есть? «Да, там народ очень набожный», — усмехнулся отец. — «Все с серебряными крестами ходят и со святой водой в кармане. Ну, вы же знаете всю эту суматоху последних лет. Но у меня тихо. Мой замок, конечно, не дворец, но во всяком случае лучше тюрьмы… для некоторых…» Я спрятал глаза — эта фраза предназначалась мне. Бах продолжал изучать золотые монеты, сияющие на черной перчатке отца, и бормотал: «Да, семь детей… Большие расходы…» Отец предложил дать задаток, но Бах отказался: «Я не совсем нищий. Добраться я доберусь, но не рассчитывайте, что задержусь дольше весны, у меня огород — посевная начнется…» Бах поднялся со скамьи и вновь смерил меня взглядом: «А сын у вас, случаем, не немой?» «Он просто очень стеснительный», — отец схватил меня за шкирку и выволок из-за стола. Я поклонился своему будущему учителю, но так и не смог открыть рта — в раскрытой сумке я заметил Библию. Отец поволок меня дальше, потому что я с трудом переставлял ноги, и, бросив золотой на стойку, велел принести господину в черном еще пива. А вот и твой штрудель.

Я хотела потребовать продолжения, но меня живо заткнули полной ложкой пирога. Под смеющимся серым взглядом всякая дрянь примет божественный вкус. На мою удачу в яблочном повидле не завязло ни одной мухи, но Альберт видимо расстроился, потому отправлял мне в рот ложку за ложкой, позабыв про обещание есть пирог вместе. Тогда я вырвала ложку, наскребла с тарелки начинки и подняла глаза — Альберт уже держал рот открытым, ну как тут было не расхохотаться!

На нас уже устали обращать внимания, и я преспокойно стряхивала крошки с губ Альберта и его колючего подбородка, пока он слизывал с моих ногтей яблочную начинку.

— Пойдем отсюда, — взмолился он наконец, протирая мои руки салфеткой.

Альберт прижал купюру пустым стаканом, который у нас так и не забрали. Слишком большую для такого ужина, но не стал дожидаться ни счета, ни сдачи. Обрадовавшись его нынешней щедрости, я натянула снятый на входе плащ и стрелой выскочила из царства мух на свежий воздух. Ветер разогнал тучи, и светила луна. Почти полная. Фонари быстро закончились, но лунный свет не давал сбиться с пути. Я догадалась, что мы идем к озеру, только не со стороны пристани, а с другой, где, наверное, берег принадлежит государству. Только сейчас вода явно холоднее утренней и желания потрогать ее ногой не возникнет. Зато хорошо погуляем, и Альберт закончит наконец свою самую длинную историю.

Только он отчего-то не думал продолжать рассказ. Шел молча и все наглаживал мне плечо и спину. Сначала я думала отстраниться и взять его под руку, как раньше, но вовремя сообразила, что это он так себя успокаивает. Рассказ про Баха явно основан на каких-то реальных событиях его жизни — и уж лучше не иметь никакого отца, чем жить в вечном страхе подле такого тирана!

Молчание теперь, казалось, стало тяготить нас обоих, и я решила подсказать Альберту тему — к черту Баха! Пусть выговорится, пусть выплеснет на меня боль, что грызет его изнутри.

— Так вампиры все-таки боятся распятий, чеснока, серебра?..

Рука Альберта спустилась на мою талию и нырнула под плащ, чтобы нащупать под кофтой голое тело.

— Не берусь судить всех вампиров, но я боялся всего, что велел мне бояться отец. Это помогало ему держать меня в полном подчинении. Я боялся лишний раз покинуть замок, ведь там меня ждали кресты, святая вода, колокольный звон… Не скоро я понял, что это глупые поверья, и ничего более.

Я обвила руками его шею. Вокруг тишина и покой. И намека нет на близость цивилизации, хотя до деревни рукой подать.

— Зачем он это делал? — спросила я, когда Альберт увернулся от моего поцелуя.

— Затем же, зачем Моисей дал людям десять заповедей. Чтобы подчинить своей воле, чтобы я слепо делал то, что он мне велел делать. Он полностью подчинил себе того, кто отнял у него единственное, что он когда-то любил — жену, мою мать. Чтобы я, не дай бог, не отнял у него еще чего-нибудь… Его собственную жизнь, например.

— Какая глупость! — Я попыталась вернуть руки на колкие щеки, но Альберт вновь их скинул. — Ну в чем был виноват ребенок… Женщины веками умирали при родах. Это данность.

Альберт сделал шаг в сторону и уставился в темноту убегающей тропинки.

— Не важно, виноват я или нет в том, что мать умерла. Главное, что отец считал меня причиной всех своих неудач.

Альберт обернулся — такой бледный и жутко печальный, и я почувствовала раскаяние, что столько времени приставала к нему с Бахом. Да пропади он пропадом с органом и Библией, когда Альберту так тяжело говорить про отца.