Вилья на час

Дорога развернула меня обратно к деревне и, пройдя мимо крохотной белой церквушки, я не постеснялась заглянуть в распахнутую дверь, но не вошла. Там, наверное, вся деревня стояла на коленях. Любопытной туристке здесь явно не место — да и хора мальчиков тут нет. Я специально брала билеты на субботний самолет, желая в воскресенье первым делом отправиться слушать знаменитый венский хор. Тогда я гадала еще, как разбужу муженька, но будить не пришлось, хор я послушала, и сейчас тоже радовалась, что никого нет рядом и не надо делать умное лицо, вспоминая даты рождения и смерти музыкальных гениев. Даже хорошие рассказчики иногда бывают занудами.

— Я знал, что ты променяешь меня на солнце, — сказал Альберт достаточно громко, когда я на цыпочках вошла в номер.

— Прости.

— Ты не должна извиняться. Я достал солнце из туч для того, чтобы ты радовалась, а не грустила из-за придурка, который не может на него смотреть.

— Булки тоже были вкусными, — сказала я и мысленно отругала себя за то, что не захватила для Альберта даже яблока. — Хочешь, я принесу для тебя что-нибудь, пока не разделась?

Он отказался, и я скинула верхнюю одежду. Раздеваться полностью не имело смысла — надо спать. Для другого существует ночь. А вообще хорошо, что тетя Зина отправила меня перед отпуском в салон. Сама бы я ограничилась бритвой и домашним маникюром, от которых не осталось бы к концу отпуска и следа. Черт, уже конец… Вена, Грац, Инсбрук, Зальцбург… Десять дней будто корова языком слизала. Почему Альберту не захотелось неделю назад послушать Моцарта в столице?

— Ложись на кровать! — приказал Альберт, когда я наступила босой ногой на край его плаща. — Я могу говорить с тобой и отсюда, а обнимать во сне я не умею. Прости. У меня не было такой практики. Никто, кроме меня, днем не спит…

— А я буду, — перебила я, но получила такой же жесткий отказ, как и в первый раз.

Что ж, лягу на самый край и, может быть, хоть во сне свалюсь на тебя, любимый мой вампир!

— Слушай, а у вас тут все так сильно верят в Бога? — спросила я через пять минут, не в силах побороть кофейную бодрость.

— Где у нас? Я не австриец.

— Вы же все равно соседи.

— Наверное, верят. Вернее, боятся. Я тоже когда-то боялся. Отец умел хорошо припугнуть Богом. А теперь уже не боюсь. Если этот Бог ничего не сделал моему отцу, то смысла его бояться нет…

— Твоей отец был очень жестоким? — начала я осторожно копаться в его душе. Вдруг ему надо поговорить. Вдруг до сих пор очень больно. И вся дурь его от детской травмы, которую смерть властного родителя только усилила.

— Да, очень, — ответил Альберт тихо и спокойно. — Но у него было оправдание — смерть моей матери. У меня такого оправдания нет, потому я стараюсь быть добрым. И вообще добрые дольше живут. Злоба иссушает душу. Злоба убивает тело. Хотя я не очень добрый, потому что рад, что отец умер. Он освободил меня своей смертью. Никто теперь не попрекает меня добрыми поступками. Иногда меня даже благодарят. Потому я до сих пор жив. Знаю, что когда-нибудь я перестану быть нужным, и тогда я спокойно уйду в небытие.

— Так ты не веришь в жизнь после смерти?

— Нет, не верю. И тебе не советую верить, — неслось с пола, и я радовалась, что не вижу смешинок в серых глазах. — Жить надо сегодня и сейчас, а то завтра может не быть. Совсем не быть.

— Я это знаю.

Одеяло было очень теплым, но я все равно натянула его по самый лоб на случай, если Альберт решит подняться с пола. Не хочу, чтобы он видел мои слезы и жалел меня. Мы поругались с мамой в то утро, и я ушла, хлопнув дверью, и она в ответ ушла насовсем, не простившись.

Я отвернулась к окну. Солнце играло на плотной материи, желая прорваться в комнату, но у него не было никакого шанса.

— Прости, что опять нечаянно разбередил твою рану.

— Ты не должен извиняться, — попыталась я ответить ровно. — Я тоже полезла туда, куда меня не приглашали. И все равно можно к тебе? Одеяло очень теплое.

— Возьми простынь, — ответил Альберт спокойно, и я попыталась не обидеться на него за отказ. — Давай я расскажу тебе зимнюю сказку, чтобы не было так жарко. Согласна?

— Лучше про Баха.

С пола послышался смешок.

— Она как раз про Баха, ведь уже наступило завтра. Наше с тобой знакомство началось с дождя, а мое с Бахом — с мокрого снега, и все равно я люблю зиму, потому что в ней мало солнца. Ты еще слушаешь меня?

— Говори, прошу… Мне уже холодно, — попыталась я пошутить и раскрылась аж наполовину.