Виктория

Не дожидаясь возвращения сестры и отца, он пригрозил Таксе, чтобы та молчала, и выскользнул за дверь, не предупредив маму об уходе: так был шанс выйти на улицу еще засветло. Консъержка беседовала внизу с двумя солдатами. Они были в пилотках и, очевидно, просто клеились к дородной Катарине. Однако, когда Жак проходил мимо, один из них поправил висящий на груди автомат.

Жак вышел на улицу и увидел Гретту. Она вышла из своего подъезда и неторопливым шагом направилась в сторону площади святого Павла.

Он улыбнулся и не стал окликать ее. Вернулся и снова зашел в подъезд. Немцы замолчали и смотрели ему в затылок.

— Вас ист дас? — спросил один другого.

Жак, подходивший им по возрасту в приятели, не глядя на них, поднял руку, прося не мешать ему наблюдать через двойные стеклянные двери. Он с радостным возбуждением и азартом увидел, как Гретта обернулась, ища его глазами, потом и вовсе развернулась и обиженно расставила ноги на уровне плеч.

Один немец перегнулся через плечо Жака и заржал, подзывая своего напарника. Тот навалился сзади, ухватился на плечо первого и тоже загоготал, сотрясаясь и показывая пальцем на Гретту. Жаку было весело, но он прокручивал в голове: пристойно ли позволять им смеяться над упрямой Греттой. И смех-то у них был какой-то животный.

Он опустил свое плечо настолько, чтобы первый солдат отцепился от него, и вышел навстречу Гретте. Той некуда было деваться. Она позеленела, но улыбнулась розовыми губами и обнажила немного выдающиеся вперед белые зубки:

— Вот так встреча! Ну что, идем в парк?

Он был совершенно обескуражен ее прямотой и агрессивностью. Взяв ее под руку, он повел Гретту в парк, осыпая комплиментами ее ночной просвечивающий костюм и это довольно короткое цветастое платьице, так гармонирующее с бежевым пиджаком, шляпку, сумочку, которую она забыла вчера в салоне, мастерскую Буклера и вообще весь этот мир, подославший ему такое чудо в перьях.

Слава Богу, у нее было чувство юмора. Она довольно просто приняла его шутливый тон, и отвечала ему тем же. Они пошли по главной аллее парка, которая из-за своей прямизны и просвета в конце парка казалась более светлой, чем другие, узенькие аллейки, расходившиеся в стороны.

На каждом шагу здесь были закусочные, карусели встречались реже, кругом было много молодежи и немецких солдат, и те, и другие пришли в парк приглядеться друг к другу, понять от кого исходит большая опасность, и узнать, к чему готовиться в будущем. Слышалась немецкая речь, контрастирующая с мягким шелестением фламандского.

— Они не разграбят наши музеи? А они ведь католики?

— Нет, кажется, они не верующие вообще.

— Значит, они разграбят и костелы. Мне говорили, что им в обязательном порядке предписано каждую неделю посылать домой посылки с награбленным. Вот уже месяц они растаскивают несчастную маленькую Бельгию. Неужели это доставляет их женам радость?

Она заказывала ему мороженое, пирожное, тарталетки с грибами, билеты на карусели, а сама упивалась счастьем, о котором мечтала с детства. Именно о таком, когда много мороженного и каруселей, и все, о чем ни попросишь, исполняется. Она даже была уверена, что настоящему мужчине только этого и надо: беспрекословного подчинения женщине — ну хотя бы в таких безобидных мелочах.

Гретта была на седьмом небе.

— Посмотри, какой хорошенький очкарик, — говорила она Жаку, раскачивающему отдельно стоящие качели, и показывала маленьким розовым коготком, — Но зачем они так коротко стригутся. Словно готовятся к гильотине.

— Тише, Гретта. На тебя уже смотрят.

— Пусть они сами… катятся к чертям, у-у, — она состроила рожицу какому-то пялившемуся на нее офицеру.

— Мой брат всегда ходил с длинным хвостом, я не привыкла к таким бритоголовым.

— Ходил? А сейчас он где?

Она скривила губу, потом пожала плечом, словно сказала себе, наплюй на все, не тормоши себе душу, и очень сухо произнесла:

— Во время бомбежки — авиабомба попала в наш дом. Я в то время обжималась с одним пареньком на сеновале… шучу, шучу. Я была в школе. Заметно, что я закончила школу?

У нее забегали глаза, она зло выплескивала остроты:

— Так вот. Авиаснаряд — такой большой — с эту скамейку. Он упал на нашу ферму. Прямо в цель попал. Наверное, Гитлер ошибся. Не думал же он, что именно моя семья — его главный враг. Хотя, нет. В чем-то он был прав. В общем, все умерли — девять человек. Они обедали. А я была в школе исправляла двойку по пению. Я пела в это время.

— Как же ты пела в момент бомбежки? Гретта, остановись, успокойся.

Он придержал низкие надежные качели. Погладил ее волосы.

— Липкие.

— Еще бы, столько лака на них вылить! Я пела во время бомбежки! Я пела! Ха-ха-ха! — она взяла его за лацканы куртки, — я пела от страха.

— Как же ты одна? Как же ты устроилась в Антверпене?

— Все деньги хранились у отца в «сейфе»: я стала единственной наследницей. Ха! Гитлер позаботился обо мне, накрыв весь наш древний род одним ударом.

— Не говори так, молчи!