Виктория (пер. В. К.)

— Вы, вроятно, хотите спросить, какъ поживаютъ ваши родные? — продолжала она, и ея лицо снова стало прекраснымъ и спокойнымъ. — Наврно я не знаю, но думаю, что у нихъ все идетъ хорошо. Даже наврно. Я передамъ имъ отъ васъ поклонъ.

— Благодарю. Вы скоро узжаете?

— На-дняхъ. Хорошо, я передамъ вашъ поклонъ.

Она кивнула ему и ушла.

Іоганнесъ смотрлъ ей вслдъ, пока она не исчезла, потомъ вышелъ изъ театра. Тяжело и тоскливо ходилъ онъ взадъ и впередъ по улицамъ, чтобы убить время. Въ десять часовъ онъ стоялъ около дома камергера и ждалъ. Спектакль кончился, она сейчасъ прідетъ. Можетъ быть, ему удастся отворить дверцу кареты и снять шляпу, отворить дверцу кареты и склониться до земли!

Наконецъ, черезъ полчаса она пріхала. Остаться ли ему у дверей дома и еще разъ напомнитъ о себ? Онъ слышалъ, какъ отворились ворота, карета въхала во дворъ и ворота снова захлопнулись. Тогда онъ обернулся.

Цлый часъ ходилъ онъ передъ домомъ взадъ и впередъ по улиц. Онъ никого не ждалъ и ничего не желалъ. Вдругъ ворота раскрылись, и Викторія вышла на улицу. Она была безъ шляпы, только на плечи былъ накинутъ шарфъ. Она улыбалась, не то боязливо, не то смущенно, и спросила, чтобы начать разговоръ:

— Вы гуляете и мечтаете?

— Нтъ, — отвчалъ онъ. — Я не мечтаю. Я просто хожу здсь.

— Я видла, что вы ходите взадъ и впередъ и хотила… Я видла васъ изъ окна. Я должна сейчасъ же вернуться.

— Благодарю васъ, что вы вышли, Викторія. Я былъ въ такомъ отчаяніи, а теперь все прошло. Простите, что я поклонился вамъ въ театр; къ сожалнію, я былъ тоже здсь въ дом камергера и спрашивалъ васъ, я хотлъ васъ видть и узнать, чего вы хотите.

— Да, — сказала она, — вы же знаете все. Третьяго дня я сказала такъ много, что вы не могли не понять этого.

— Я попрежнему не увренъ во всемъ.

— Не будемъ больше говоритъ объ этомъ. Я сказала достаточно, я сказала слишкомъ много, а теперь вы страдаете изъ-за меня. Я люблю васъ, я не лгала третьяго дня и не лгу теперь, но многое раздляетъ насъ. Я очень люблю васъ, я говорю съ вами охотне, чмъ съ кмъ-бы то ни было другимъ, но… Я не могу больше оставаться здсь, насъ могутъ увидть изъ оконъ. Іоганнесъ, существуетъ такъ много причинъ, которыхъ вы не знаете, поэтому вы не должны просить меня сказать, что я думаю. Я думала объ этомъ день и ночь; я думаю то, что я высказала. Но это невозможно.

— Что невозможно?

— Все. Все, слушайте, Іоганнесъ. Позвольте мн быть гордой за васъ обоихъ.

— Хорошо, я согласенъ! Но третьяго дня вы были со мной ласкове. Вышло такъ, что вы встртились со мной на улиц, вы были въ хорошемъ настроеніи, и вотъ…

Она вернулась, чтобы уйти.

— Разв я сдлалъ вамъ что-нибудь непріятное? — спросилъ онъ. Онъ измнился въ лиц и поблднлъ. — За что я лишился вашей…? Разв я что-нибудь нарушилъ за эти два дня?

— Нтъ, дло не въ этомъ! Я только думала объ этомъ, разве вы не думали объ этомъ? Разв вы не понимаете, что это совершенно невозможно. Я расположена къ вамъ, я очень цню васъ…

— И уважаю.

Она взглянула на него, улыбка сбжала съ ея губъ, и она еще горяче продолжала.

— Боже мой, неужели вы сами не понимаете, что папа сказалъ бы вамъ. Зачмъ вы заставляете меня говоритъ это? Вдь вы сами это знаете. Что изъ этого можетъ выйти? Разв я не права?

Молчаніе.

— Да, — отвтилъ онъ.

— А потомъ, — продолжала она, — есть такъ много причинъ… Нтъ, вы не должны больше ходить за мной въ театръ. Я такъ испугалась васъ. Вы не должны больше этого длать.

— Хорошо, — сказалъ онъ.

Она схватила его за руку.

— Не можете ли вы хотъ ненадолго пріхать домой? Я была бы такъ рада. Какая у васъ горячая рука; а мн такъ холодно. Нтъ, теперь ужъ мн пора итти. Покойной ночи.

. . . . . . . . . . . .

— Покойной ночи, — отвтилъ онъ.

Холодно и сро тянулась улица, она казалась безконечно тянущейся лентой изъ песку. Ему встртился мальчикъ, продававшій старыя, вялыя розы; онъ подозвалъ его, взялъ одну розу, далъ мальчику золотую монету въ пять кронъ и пошелъ дальше. Вскор затмъ онъ увидлъ толпу дтей, играющихъ около воротъ. Мальчикъ лтъ десяти тихо сидлъ и смотрлъ на нихъ. Онъ слдилъ за игрой старческими, голубыми глазами, у него были впалыя щеки, четырехугольный подбородокъ, а на голов была надта холщевая шапочка. Эта была подкладка изъ-подъ шляпы. На ребенк былъ надтъ парикъ, какая-то болзнь навсегда лишила его волосъ. Душа его казалась также совсмъ поблекшей.

Все это онъ замтилъ, хотя не имлъ никакого представленія, гд онъ находится и куда идетъ.

Пошелъ дождь, онъ не замчалъ этого и не раскрывалъ зонтика, хотя цлый день носилъ его съ собой.

Выйдя, наконецъ, на площадь, гд стояли скамейки, онъ подошелъ и слъ на одну изъ нихъ. Дождь шелъ все сильне и сильне, машинально раскрылъ онъ зонтикъ и продолжалъ сидть. Вскор его охватила непреодолимая усталость; мысли его начали путаться, онъ закрылъ глаза и задремалъ.