Виктор Вавич

— Так вот: Суматра, Борнео, Ява, Целебес… Тебе не холодно? Да, так это на самом экваторе, он их так и режет. — Башкин широко махнул свободной рукой. — Ты слушай, так незаметно все и выучишь. Я тебя хочу выручить… я вот вчера одного человека выручил… Суматра огромный остров. — Башкин обвел вокруг рукой. — С Францию ростом, и там заросли тропических лесов, и там в лесах гориллы, понимаешь. Этакая обезьянища, ей все нипочем, никого не боится, идет, куда хочет. На все наплевать. И ни до кого дела ей нет. Живи себе на дереве и ешь яблоки, и никто за ней не подсматривает. Стой, Колечка, слушай. Ты здесь посиди в палисадничке.

Они стояли около церкви.

Мокрая лавочка стояла среди метелок кустов.

— Ты не будешь бояться?

— Чего бояться? Я буду семечки грызть.

— Грызи, грызи, только не уходи, я сейчас. Сию минуту. — Башкин выпустил Колю и саженными шагами зашлепал по лужам. — А про обезьяну доскажу непременно, — вдруг обернулся Башкин. Коля махнул кулачком с семечками.

Башкин завернул за угол. Он задержал шаг, оглянулся и быстро подошел к воротам, нагнул лицо к окошечку в железе. Ворота приоткрылись. Башкин с поднятым воротником быстро перешел двор.

В коридоре было суетливо и полутемно. Башкин сбросил калоши и, прижав воротник к щеке, шагал, толкаясь, вдоль по коридору.

Двери распахнулись, и кого-то вывели под руки. Башкин еще крепче прижал воротник.

— Что, зубы у тебя болят? — спросил жандарм у вешалки.

— Зубы, зубы, зубы, — застонал Башкин и чуть не бегом заметался по коридору.

— Я докладал, — сказал жандарм. — Сейчас, наверно.

Звонок круто ввернул дробь. Жандарм метнулся к двери и сейчас же сказал тугим голосом:

— По-жалуйте!

Башкин криво бросился в дверь и тотчас сел на диван, прижался щекой к спинке.

Ротмистр Рейендорф крикнул от стола:

— Сюда!

— У меня зубы, — говорил Башкин и шел, шатаясь.

— Здесь не аптека, — оборвал Рейендорф. — У меня пять минут: что такое за звонок вчера? Кто такой? Ну?

— Сейчас не могу, — говорил Башкин из воротника, — сейчас.

— Что, зубы? Не жеманиться. Военное положение, не забывать. Что за фокусы? — Рейендорф нагнулся, рванул Башкина за угол воротника. — Ну?

— Я не могу, я еще не уверен, я не выяснил себе, ну, понимаете…

— Не врать! — крикнул Рейендорф. — А если это мистификация, то это у нас, брат…

— Ну, просто человек…

— Не мямлить! — и. Рейендорф нетерпеливо застучал портсигаром по столу.

— Я ж говорю — человек, потому что он человек… из трактира и очень ценный. Он много знает, но, может быть, врет. Люди же врут.

— Ладно, что ж он врет?

— Да вот что рабочие много говорят, но он путает, и вообще еще черт его знает.

— Какой трактир, как его звать?

— Да, может быть, он врет, как его звать.

— Нечего мне институтку тут валять. Как он назвался? — Рейендорф взял в руку серебряный карандашик и занес над белым сияющим блокнотом.

— Сейчас, сейчас вспомню.

«Надо в обморок упасть… соврать, соврать, соврать. Нет, в обморок».

Башкин сделал блуждающие глаза и завертел головой. И вдруг ротмистр топнул от стола:

— Да не финти ты, сопля! — он проплевал эти слова и замахнул руку.

— Котин, Андрюша Котин из «Золотого якоря» на Слободке. Это он сказал, но может быть… Он массу ерунды всякой…

Рейендорф писал.

— Ерунду, ерунду! Какую ерунду? — и он хлопал по блокноту. — Ну!

— Оружие какое-то, чуть не артиллерия, бред какой-то.

Рейендорф что-то писал, другой рукой он нажал звонок.

— Коврыгина сюда, — крикнул он, не оборачиваясь, когда в двери сунулся жандарм. — Да-с! А вы, фрукт, — ротмистр хмуро поглядел на Башкина, — допляшетесь! Это что ж? Попыточки укрыть? На цыпочках? Мы с вами не в дурачки играем. Это когда вот идиоты наши раскачивают стены… в которых сами сидят. Завалит, так, будьте покойны, им же первым по лысинке кирпичом въедет! Из-за границы их шпыняют вот этаким перцем. — Рейендорф цепкой рукой схватил со стола тонкие печатные листы и совал их под нос Башкину. — Не узнаете? Ой ли? Да, да — «Искра». Смотрите, первые-то сгорите. Болваны. Вихлянья эти мы из вас вытрясем.

Башкин опять натянул воротник на затылок. Он не знал, что будет. А вдруг пошлет ротмистр за официантом и здесь, сейчас, сделает очную ставку. Уйти, уйти, скорей, скорей, как попало. Попроситься в уборную хотя бы и вон, вон, а потом пускай, что угодно.

— Карл Федорович! Меня там мальчик ждет, на дожде. Я пойду, скажу, чтоб не ждал, он простудится, бедняжка.

— Это что ж за мальчики? — вдруг снова нахмурился Рейендорф. — Сейчас не с мальчиками гулять, а дело делать надо живыми руками. Не понимаете еще?

— А, а… — сказал, запинаясь, Башкин. Он вдруг покраснел, встал: — А вы вот, может быть, не понимаете, господин ротмистр, не понимаете, что мальчик, может быть, важнее, важнее нас с вами! Да! И всего.

Ротмистр насторожился и, не мигая, смотрел нахмуренными глазами.

— Чего важнее? — и Рейендорф коротко ударом дернул вперед голову. Он придавил глазом Башкина, и Башкин стоял, шатаясь.

— Я говорю, важней для меня, для нас, что ли, — уж слабей говорил Башкин. — Мальчик проще и правдивей.

— Значит, работаете с ним? — отрезал Рейендорф. — Ну, и толк какой от мальчишки этого? Он чей сын?