Виктор Вавич

— Позвольте, я вам расскажу случай. А вы мне, вот в особенности Аграфена Петровна, скажите, законно ли я поступил. По-моему, по всему закону. Представьте… Нальем еще? — обратился он к Виктору, и Виктор вдруг схватил графин, вскочил и стал обходить, наливать, туго покраснев до шеи. — Так вот, — продолжал Жуйкин, — познакомился я в танцклассе с барышней, с блондиночкой, чудно танцует «Поди спать» — это мы так зовем падэспань — и так и сяк, разговорчики, шу-шу, и вот, понимаете, сижу я сегодня как всегда на «заказной» — подают письмо в окошечко, — Жуйкин оглядел всех.

— Да, да, в окошечко, — повторила Груня, оторвавшись глазами от Виктора.

— Так подает кто-то в окошечко письмо. Написано: «Заказное. Петру Николаевичу Жуйкину». Вижу: дамская ручка. Хотел глянуть — уж повернулась. Я кричу: «Сударыня! Подательница!» Тут кто-то из очереди за ней: «Сударыня! Сударыня!» Привели. Подходит красная. Смотрю — та самая: падеспань. Я говорю: «Как же вы так рассеянны, мадмазель, потрудитесь написать: город, село, волость, улицу, имя и адрес отправителя». И сую ей перо. Все смотрят. А я говорю: «И две почтовые марки семикопеечного достоинства». Ну как, по-вашему, я должен был поступить? — и Жуйкин уперся в бедра, расставил локти и оглядел всех.

— Да, да… — серьезно кивнул Виктор, — семикопеечного достоинства. Кушайте! — и опять кивнул на семгу.

Играли в стуколку и запивали пивом. Виктор зло ввинчивал штопор в пробку и, сжав зубы, выдергивал пробку, наливал, запрокинув вверх донышко, переливал и в два глотка кончал стакан.

— Врешшш! — шипел Виктор и стукал картами об стол. Он красный, потный сидел боком к столу. Попов слепо поглядывал через очки и домовито совал выигрыш в жилетный карман. А Виктор злей и злей загибал ставки.

— Мы ее, а она нас. А ананас! — приговаривал Жуйкин, кидая карту.

Груня подошла, положила Виктору руку на погон. Но Виктор круто повернулся к столу, наклонился над картами, увернул плечо.

— А это собака? — и открыл карты. И глотал, глотал холодное пиво.

Было половина второго, когда Виктор повернул два раза ключ за гостями и вошел в кабинет. Он слышал, как за дверьми Груня звякала, убирала со стола. Виктор прошел по комнате два раза из угла в угол. Услыхал, как пачкой ножики, вилки бросила Груня на стол и вот отворила дверь. Виктор пошел, чтоб быть спиной к двери.

— Витя, миленький! — всей грудью шепнула Груня, обошла, взяла за плечи.

Виктор зло глянул ей в глаза и стал, нахмурясь, глядеть на папироску.

— Ты из-за семги? — Груня глядела, распялив веки, Виктору в опущенные глаза. — Родной мой! Витенька мой родной! Ты не хотел!

Виктор повернулся, шагнул:

— Я знаю, что мне делать, — швырнул окурок в угол.

— Витенька, так ведь как же! Мальчик принес. Я ведь думала — ты прислал. Радовалась. Он так и сказал — надзиратель велели передать. Витенька!

— Вон! — заорал Виктор на всю квартиру. — Вон его, мерзавца, гнать, вон! В три шеи сукина сына. К черту! — и так топнул ногой, что зазвенело на столе. — К чертям собачьим! — и Виктор треснул, что силы, кулаком по столу.

Груня глядела во все глаза. Слышно было из кухни, как осторожно побрякивала, мыла тарелки Фроська.

— Ты понимаешь? Ты по-ни-ма-ешь? — злым шепотом хрипел Виктор. — Понимаешь, что это? Я ему, мерзавцу, морду набью… завтра… в лавке… при всех. Сввволачь ка…кая!

— Зачем? Зачем? — говорила Груня. И вдруг засмеялась. — Да там три фунта, три с половиной через силу, семги этой, ну, пять с полтиной. Заплатим пять с полтиной. Я свешу, не больше полфунта съели, я сейчас! — И Груня хотела уж бежать.

— Грушенька, — крикнул, давясь, Виктор, — милая.

Груня метнулась к Виктору, наспех попала поцелуем в бровь и крикнула уж из коридора:

— Стой, стой, я сюда принесу, взвесим.

Виктор как выдулся весь и тряпкой плюхнул в кресло. Он часто дышал и повторял:

— Грушенька, Грунечка! — И сам не знал, что слезы набежали на глаза — розовым маревом показалась Груня в дверях. По-домашнему звякал безмен о блюдо.

Руки

Легким, будто даже прозрачным, встал утром Виктор. Бойко печка гудела в углу, и слышно было, как рядом в столовой пузырил самовар. Виктор надевал свежую белую рубашку, прохладную, и смотрел на узорный мороз на окне, пух белый и нежный. Услыхал, как Грунечка поставила чайник на самовар: ручкой, наверно, в рукаве в широком, с кружевом. Заспешил. Терся под краном ледяной водой, запыхавшись.

— Витя! Видел, я тебе рубашку положила, — Грунин голос.

— Да, да! — начерно крикнул Виктор, хотелось скорей начисто, как по белому снегу, подойти, поздравить с днем, всей душой сесть за чай с Грунечкой.

«Грунечка у меня какая», — думал Виктор. Одернулся, поправил еще раз волосы и вступил в столовую.

Как целый цветник встала навстречу Груня в синем капоте с цветами, с кружевами, и сверху, как солнце над клумбой, Грунина улыбка, и теплые Грунины руки мягко взяли за затылок, и Виктор целовал руки куда мог, куда поспевал, и хотелось, чтоб еще больше, чтоб совсем закутали его руки.