Виктор Васнецов

Генерал Гейнс в записках использовал свои обширные дневники. Работа вышла за рамки одних только пояснений к верещагинским рисункам, и генерал решил, что будет нехудо, если Васнецов проиллюстрирует текст анималистическими и бытовыми рисунками, па которые Верещагин был более чем скуп.

– Таких альбомов всего шесть, и один из них в моем хранилище, – с гордостью говорил Владимир Васильевич, раскрывая лист, на котором была фотография праздника.

Виктор Михайлович стоял как бы чуть в сторонке, и Стасов понял, что с этим чутким скромницей и самому надо быть и чутким, и осторожным. Как недотрога: прикоснись – закроется.

– Вот вам это наше чудо, смотрите, спрашивайте. И, пожалуйста, спрашивайте, если будет нужда. Для меня это радость быть полезным, хоть в чем-то, нашему русскому искусству.

Васнецов рассматривал фотографии, ничего не зарисовывая, но уже на следующий день принес показать отличную композицию «Охота на марала».

Стасов расхвалил рисунок, и ледок отчуждения был сломан.

Теперь рассматривали альбом вместе, наслаждаясь неисчерпаемостью фантазии орнаментов, оплетавших дворцы и мечети от куполов до земли. Восхищались чеканкой, изделиями ювелиров и гончаров.

– Самый демократический материал! – разглядывал глиняные блюда Васнецов. – Финтифлюшка, завитушка. Краска не поплыла – хорошо, растеклась – еще лучше! На глине не страшно рисовать спроста, с налета… Рисовать на глине, как песни петь.

Поймал на себе внимательный взгляд Стасова.

– Я что-нибудь не так?

– Бога ради! – встрепенулся старец. – Залюбовался. Хорошо говорите… Очень верно… Признаюсь, я уж давно приглядываюсь к вашим работам. Даже кое-что собираю впрок, – достал из стола папку, открыл, – пишут о вас. «Пчела», «Иллюстрация»… В «Голосе» очень толковая мелькнула заметка.

Вслух прочитал отчеркнутое место.

– «Как типист, Васнецов, бесспорно, будет одним из лучших русских художников. Типы его оригинальны, разнообразны; в них нет карикатурности или утрировки… Такие художники, как Васнецов, незаменимы были бы в этнографическом отношении. Обладая замечательными достоинствами в рисунке пером, обладая в то же время уменьем подмечать и схватывать тип во всей его оригинальности и полноте, Васнецов оказал бы, разъезжая по России, несомненные услуги этнографии. Картины его из жизни и быта народа приобрели бы, нам кажется, громадный успех…»

– Но ведь я не только это могу! Не только перышком, – вырвалось у Васнецова, серо-синие глаза его стали беспомощными.

– Вот и хорошо, что не только перышком, хотя перышко ваше, Виктор Михайлович, золотое.

Стасов преувеличивал, но верно было то, что работа для журналов и газет из-за куска хлеба сделала имя Васнецова известным. Другое дело, что ему уже обидно было слыть одним из лучших «резальщиков деревяшек».

На выставку передвижников у него приняли сразу две картины: «Лавочка лубочных картинок» («Книжная лавочка») и «С квартиры на квартиру».

«Лавочка» была всего лишь колоритной бытовой сценой русской жизни, своего рода этнография. Среди покупателей мужик-плотник, приобретающий для дома, в подарок семье и себе, яркий лубок. Старик с посохом и с мальчиком. Видно, народный мудрец и грамотей. Перст его указует на какую-то более важную книгу, более полезную для мужика. У мальчика в руках узелок и книжица. Лицо его Виктор Михайлович списал с Аполлинария. Мальчик, по сравнению с двумя оборванцами в левом углу картины, ухоженный. Он поглядывает на уличную вольницу без особого любопытства, но все-таки поглядывает. А те увлечены не только картинкой, но и текстом. Мальчишка постарше, водя пальцем по строчкам, пытается прочитать что-то очень для них обоих интересное.

За стариком две женщины. Одна совсем уже пожилая. Эти пришли купить богоспасительное. Торговец лицом простоват, из мужиков, но уже и толст, и картуз на нем новехонький.

Оживляют картину голуби на крыше лавочки, и особенно белый, почтовый.

Да, вот такие па Руси книжные лавочки из офеней. Вот так выбирают товар мужички, так глазеют мальчишки. И мудрец не выдуман – на Руси в доморощенных философах недостатка нет.

Иное дело «С квартиры на квартиру».

Сюжет так понравился Васнецову, что он перенес его на холст со своего рисунка, опубликованного в альбоме Скамони. Картина была в двух вариантах. Первый, написанный еще в 1871 году, не сохранился. Возможно, разделил участь украденных этюдов и рисунков.

На картине уже не столько изображение грустной сцены петербургской жизни, сколько мысль о жизни.

Картина скупа на действующие лица, но каждое лицо значительно и не случайно.

На первом плане старики, супружеская пара. По шинельке видно, что это очень бедные, очень аккуратные люди из сословия чиновников, и, может быть, не из последних, шинелька с бобровым воротником. Лицо старика сохраняет следы былой значимости, а лицо старушки – былой красоты. Но все у них в прошлом. Нажитого – жалкие узелки да еще более или менее приличная одежда. Одним судьба их не обделила – привязанностью. Вдвоем несут свой крест.