Виктор Астафьев

Помню, приезжал один немецкий корреспондент. Он снял фильм о русских писателях — Викторе Астафьеве, Василии Белове и Евгении Носове. Астафьева как раз в Сибле у того же знаменитого забора снимал, а Василия Ивановича — в его Тимонихе. Немец недели три жил, материала много набрал.

— Я вас хочу спросить вот о чем: как Виктор Петрович относился к своему отцу в то время? Ведь под конец жизни его оценки изменились. Он стал выставлять Петра Павловича жертвой, рассказывал, как тот жестоко пострадал от советской власти… Между тем у меня есть более ранние записи разговоров: в 1980-е годы Виктор Петрович отца не жаловал. Вот о мачехе, которой доставалось от Петра Павловича, говорил с симпатией…

— По его высказываниям выходило, что это был человек не очень-то приятный… Помню эпизод. Виктору Петровичу не писалось, и он в окно наблюдал за тем, как отец сам перед собой имитировал работу (привычка зэка). Таскал по двору щепку. А потом пришел в избу весь взмокший, измученный, и демонстрирует свою «усталость». Виктор Петрович сделал вид, что погружен в свои думы. Тогда отец ему говорит: «Дай хоть рюмку, видишь, навкалывался так, что пар валит…»

Евгений Федорович берет в руки снимок, на котором Виктор Астафьев стоит, облокотившись на плетень. Снимок замечательный.

— Снимал не я, но я этот снимок придумал. Смотрю, вокруг Виктора кружится один из местных фотографов. Остановил его и говорю: сними, как я тебе покажу. Попросил Виктора стать у плетня, успокоиться, и этот малый, как видишь, сделал отличный кадр.

— Да, снимок великий! А Василий Иванович Белов часто в Сибле бывал?

— Сколько же вы всего прожили в Сибле лет?

— Вот и не скажу.

Юлия Федоровна помогает мужу:

— Думаю, лет семь. Вот сейчас еще эпизод вспомнила. Жил там сельский интеллигент — Илларион. По деревенским меркам — зажиточный. У него дом в два этажа, это редкость для тех мест. Был у него огромный сундук с книгами. Он их читал и относился бережно. Когда почувствовал, что стал совсем плох, позвал Виктора Петровича и при нем открыл заветный свой сундук. Среди множества старых изданий Виктор обнаружил знаменитую дореволюционную книгу Елены Молоховец. На титульном листе была печатка самого автора. Виктор на какой-то праздник позже ее нам подарил.

Кстати, прежде посредине деревни была маслобойня. Она упоминается в одной из затесей. Местный мастер подкармливал голодных ребятишек. Но мы видели только место, на котором она находилась.

Жаль, что лето там короткое. Только земля оттаивала, только покрывалась купавками, этими северными розами, как снова приходили холода. Купавы были интенсивно оранжевого цвета. Сильно отличались от бледно-желтых сибирских.

Дом Виктора стоял на горе. У сына есть фотография девушки-пастуха. Она с палкой стоит у изгороди, которая спускается к реке. Когда мы весной приезжали, этот спуск был покрыт на удивление крупными купавками. Ступать на этот ковер из цветов казалось кощунственным. Мы шли осторожно, след в след по едва обозначенной тропке, старались не давить цветы.

— Кубень, — поясняет Капустин, — река с перекатами и крутыми поворотами. Ловили в ней рыбу на кузнечика. Он трепыхался и привлекал внимание рыбы.

Кстати сказать, один наш приятель в Сиблу приплыл из Москвы на лодке. Звали его Николай Филиппович. Приплыл, значит, и спрашивает у местных дом Капустиных. Все были поражены. Поверить в это и в самом деле было трудно.

— Вот еще эпизод, смешной и грустный. Как Астафьева на собственный творческий вечер не пустили, — продолжает рассказ Капустин.

— И как же?

— А рожей не вышел, как он сам о себе говорил, — смеется художник.

— Однажды Виктор Петрович приехал в Москву, одетый хоть и тепло, но несколько нелепо. Был он в грубой дубленке и почему-то в резиновые сапоги вырядился. А ведь от них ноги еще больше ломило — они у него всегда побаливали.

Предстоял его авторский вечер. Пошли покупать ботинки. Купили вроде хорошие, как-то повеселели — в предвкушении вечера было у нас обоих прекрасное настроение. Он поехал по издательствам пригласительные раздавать, а я пошел Юлю встретить, чтобы пойти вместе на его выступление. И вот мы уже в фойе зала, а его нет. Вдруг я слышу какую-то ругань, возню на входе. Всмотрелся, там — он. Что же оказалось?

Все билеты, которые у него были, он раздал знакомым, себе не оставил, понадеялся, что автора так пустят. И документов никаких не захватил. Вот его билетерша и не пускала. Баба оказалась заполошная, требует билет, и все тут. Виктор обиделся, в бутылку полез. Я подхожу и протягиваю билет: «Вот мой билет на двоих, пропустите. Он со мной. Очень ему хочется писателя Астафьева послушать…»

Юлия Федоровна дополняет:

— Еще долго он вспоминал о том случае: «Что на себя ни наденешь, рожа всегда выдает происхождение. На собственный вечер не пустили!»

Евгений Федорович показывает и комментирует снимки с их плаванием по Оби:

— Видишь, станция «Никита», теперь звучит забавно. Но никак с девицей-киллером из ТВ-ящика это место не связано. А это мы с Виктором Петровичем отправляемся в Салехард, идем вверх по Оби.