Везет как рыжей

Прислушиваясь к их голосам, я торопливо стянула с ноги черный капроновый носок и наискось перевязала им стоящий на журнальном столике фотоснимок Тохи. Потом промокнула вторым носком несуществующую слезинку и вышла навстречу гостю.

– Здравствуйте, Петр Петрович, – скорбно сказала я. – Спасибо, что пришли. Проходите, пожалуйста.

Быков вошел в комнату, шаря взглядом по углам. Мы с Коляном быстро переглянулись.

– Как вы? – участливо спросил у меня Петр Петрович.

– Ну, как…

– Плохо, – решительно объявил Колян, подхватывая со столика и прижимая к груди кошачье фото в траурной окантовке. – Он был нам как родной. Как сын! Вы знаете, как мы его любили!

– Как сына, – кивнул Быков, не отрывая испытующего взгляда от моего лица.

Я добавила неизбывной печали во взор, мелко затрясла губами, но промолчала.

– В этот скорбный час нас утешает только одно, – продолжал вещать Колян, прижимая к груди Тохин портрет. – Нас утешает мысль о том, что последние дни своей безвременно оборвавшейся жизни горячо любимый нами кот Клавдий провел в довольстве, даже в роскоши, потому что рядом с ним были не только мы, его хозяева, но и заботливые люди из фонда «Авось». Спасибо вам, Петр Петрович, за то, что вы подарили ему праздник. Как будто знали, что нужно спешить… – голос Коляна дрогнул.

Быков шмыгнул носом.

– Прощай, дорогой товарищ Клавдий! – с надрывом продолжал Колян. – Мы тебя никогда не забудем!

Я невольно расчувствовалась, слезы уже не нужно было изображать, они навернулись на глаза совершенно естественно. Бедный, бедный кот – такой милый и беззащитный, а мина такая взрывчатая!

– Валерианки хотите? – буднично спросил Быков.

– А? – я очнулась от печальных фантазий.

– Валерианки? – заботливый Петр Петрович уже откручивал крышечку с флакончика.

– Нет! – хором закричали мы с Коляном.

На балконе послышался шорох.

– Что это у вас там? – подозрительно спросил Быков.

Открытый флакончик распространял характерный запах.

Шорох превратился в энергичную возню. Я попыталась загородить собой балкон, но разом на окно и дверь моих габаритов не хватало. Не метаться же мне вдоль стеклянной стены! Черт, сто раз говорила Коляну: нужно повесить шторы, а что капроновая занавеска – она же прозрачная!

– Это? А, это мышка, – фальшивым голосом сказал Колян.

– Мя-а-у! – стервозным голосом сказала «мышка».

Все, деваться некуда!

– Боже мой! – ломая ногти, я дергала шпингалеты. – Тоха! Милый! Неужели это ты?!

В открытую дверь сразу прыгнул крайне взволнованный кот. Меня он проигнорировал, поскакал прямо к Быкову с его провокационной валерианкой. За спиной гостя Колян в отчаянии заламывал руки.

Я сделала выразительные глаза, показывая, что, мол, деваться некуда, номер не удался, нужно признать подкидыша своим, иначе будет хуже.

– Как я рад! – загробным голосом произнес понятливый Колян.

– И я тоже очень рад, – сказал Петр Петрович Быков, с неподдельной любовью глядя на кота, целеустремленно карабкающегося по его брючине к вожделенному пойлу.

Я с ненавистью посмотрела на котолюба, но словам его вполне поверила: физиономия Петра Петровича лучилась искренней радостью. Мне-то уже безо всяких усилий хотелось плакать: столько стараний приложили, чтобы угрохать кота, и все напрасно! Опять в рабство! Да, и откуда, хотела бы я знать, взялась эта тохообразная живность?!

– Ирка! Открывай! – я барабанила в ворота ногой, потому что руки были заняты свертком.

– Что случилось-то? – Хмурая Ирка впустила меня во двор, и я сразу проследовала в дом.

– Слушай, что это у тебя за баррикады? – притормозила я на пороге.

Просторный холл Иркиного дома был превращен в лабиринт: помещение загромождали крупногабаритные картонные коробки с иностранными надписями на боках и вальяжно раскинувшиеся, словно тюлени на лежбище, большие мешки, размашисто исчерканные буквами кириллицы. Четыре года назад аккурат из такого мешка мы с Иркой вытащили ее нынешнего супруга – в обнаженном виде и бессознательном состоянии…

– Знаешь, эти мешки напоминают мне о Моржике, – улыбнувшись своим воспоминаниям, заметила я.

– Правильно напоминают, – ворчливо ответила Ирка. – Это он фуру с товаром прислал. Сам, зараза, там сидит, а я тут одна мешки ворочаю!

– Разве это голландские мешки? – удивилась я. – Вид у них совершенно отечественный!

– Содержимое тоже, – сказала Ирка. – Наши семена, российские. Лук, редис, свекла.

– Картошка, морковка, редиска, горох, петрушка и свекла, ох! – процитировала я детский стишок.

– Именно что «ох!», – кивнула Ирка, со стоном потирая поясницу. – Голландцы, видишь, свое добро культурно в коробки складывают, а наши валят в мешки без счету. Как же я это все оптовику или фермеру отдам? Приходится сидеть и пересчитывать.

Только теперь я заметила за бруствером из серых мешков карликовую скамеечку, а рядом внушительных размеров курган, насыпанный из маленьких цветных пакетиков.

– Может, ты мне поможешь? – попросила Ирка. – Разберешь со мной мешочек-другой?

– Да, кстати, о мешках, – вовремя вспомнила я, хитро уйдя от ответа. – Вот, это тебе!

Я вытряхнула из матерчатого свертка Лже-Тоху.