Везде, но только здесь

Когда ему было двадцать четыре года, он подрабатывал у тети на складе. Работа была не сложная, его, "молодого увальня", все устраивало. В один прекрасный день из теплых стран к ним привезли большую партию инжира. Чтобы ни один чужак не увидел этих почетных гостей, ящики с инжиром поставили на время в самое укромное место склада. И вот на следующее утро, придя на смену, Подомович первым делом пошел с намерением проверить сохранность ящики с инжиром, то есть, подкрепиться. Когда он зашел в тот укромный угол, то увидел тело. Бездыханное тело знакомого семьи, почтальона, которого Григорий видел пару раз. Почтальон лежал с измученным лицом среди ящиков, темных ягод с недоспелыми боками, в вишневого цвета лужице. Это выглядело настолько невыносимо, что Григорий завыл вместо того, чтобы позвать на помощь. На этом месте рассказа он начал заикаться, я предложила ему закончить тему, но он продолжил. Никто из родственников так и не сказал точную причину смерти, просто объяснили, "занялся не теми делами". Когда Подомовича допрашивали, как свидетеля, он очень нервничал. На фоне волнения у него в голове застыла и воплотилась в звук одна единственная фраза: "Там инжир!" Она заменяла описание обстановки, деталей и чувств. По версии разума Григория в тот момент. С тех времен он в стрессовых ситуациях всегда непроизвольно выкрикивает эту фразу. Его беспокоит ни сколько реакция окружающих, сколько то, что он каждый раз упоминает того несчастного почтальона, который не успел увернуться от смерти. Поразительно, правда?

Григорий еще добавил, что это стало самым большим стимулом в его жизни – нужно жить правильно, чтобы потом тебя, некрасиво валяющегося среди инжира, никакой "ненормальный" не вспоминал в каждой своей сложной ситуации. Ну не чудо-человек? – Влада расплылась в улыбке.

– Словно мы читаем "Отцов и детей". У них свои двигатели, а у нас свои, хотя мы чертовски похожи, но я не могу объяснить ту огромную разницу, которую я чувствую между нами. Наверное, нас просто разделяют даты рождения, и эту разницу, время, не покроет никто и ничто. – Сенил прищурился и поднял взгляд к потолку. Макс словно продолжил его речь:

– Мы так необычны, – он кинул взгляд на Владу, – интересно осознавать, что необычность свойственна всем, даже строителю и инкогнито с лестничной клетки. Сразу понижается то, что называется самооценкой. Насколько же хорошо жизнь может лепить разные судьбы с заворотами, круче, чем в раковине рапана, не спрашивая моего разрешения.

– Ухмылкин в своей одной статье, рецензии на "Пигмалион", "Укрытие из прихоти", писал, что мы сами возносим себя в ранг богов, а ничье-то другое хвалебное мнение. Мы сами себя убиваем, потому что однажды, сидя на окне и копаясь в мыслях, понимаем, что прихоть собственного возвышения выела в нас все остальные чувства и желания, оставив только хрупкое убежище из стен. – Сенил замолчал с видом, словно сам себя специально прервал.

– Ухмылкин, говоришь? Иронично. Фамилия, говорящая сама за себя, как в произведениях у Достоевского и Гоголя, – усмехнулся Арт.

– Как и твое имя. – Влада, выходя из кухни, бросила фразу, обернулась и пронзительно посмотрела на Арта.

***

После того, как все вышли из подъезда Влады и пошли в сторону остановки, Макс нагнал Арта и спросил, как прошли похороны. В тот момент Арт тоже многое бы отдал, чтобы ответить, что он туда не ходил. Но это было ложью.

– Нормально. Прошло без эксцессов.

– Мне Гена сказал позавчера, что ты там вел себя как козел.

– Почему?

– Сказал, что ты пить с ним не захотел. Мол, не компанейский.

Арт хмыкнул. Макс посмотрел на Арта, но не прочел ухмылки.

– Да это я так не захотел, чтобы парня с правильного пути алкоголем не сбивать.

– Подход, достойный уважения. Я тоже Гене сказал, что ты слишком плох как собутыльник для такого чистого человека, как он. – Макс хохотнул и похлопал Арта по спине.

***

День проплывал перед Артом. Все шло своим чередом. Закономерное пугало его и заставляло сделать что-то новое, но он крепился и, придя домой, писал про море и упорно решал задачи по физике, ломая мозги и спотыкаясь на переменных.