Весна в Крыму (Преображение России - 15)

- Есть где-то такая строка: "И это все, чему я поклонялся!" - глядя в пол, говоря как бы сам с собою, начал объяснять сыну Алексей Фомич. Искусство, культуру человеческую и общечеловеческую ставил я во главу угла всей своей жизни, и вот выходит, что же именно выходит? Выходит, что совсем не на ту карту ставил... Проиграл, значит, а? Да-да, да, да, да-а-а... Выходит, что проиграл... Это и есть наказание. Ведь ты, кажется, сказал, что это в одной Германии два с половиной миллиона?.. Ну да, именно в одной, и я сам где-то читал... А ведь есть еще много таких пленных и в Австрии... Сколько?.. Если, например, считать тоже до двух миллионов, а?.. Пусть даже только полтора. Всего, значит, у них четыре миллиона... Ого! Ого-о-о!

- Хотя, конечно, не все же будут убивать и грабить, - вставил Ваня.

- Не все? Да, допустим, что только половина, а другая половина вернется к своим хозяйствам, чтобы их тоже ограбили...

- Это ты вспоминаешь девятьсот пятый год, а теперь, может быть, как-нибудь иначе будет, - вздумалось Ване дать другое направление мыслям отца.

- То есть еще страшнее, ты хочешь сказать. Иначе? Как же именно иначе? Ведь они голодные будут, эти миллионы ртов. А где голод, там какие же законы могут удержать людей? Что такое голод? Прежде всего невменяемость!.. Земля, это потом. Какой-нибудь чернозем, его человеческий желудок не переварит... Значит, что есть в печи, то на стол мечи!.. Нет у тебя, ты говоришь? Прячешь? Мы кровь свою проливали, а ты дома сидел, а теперь от нас же прячешь? Вон же за это! Хоп - и дух вон! В том-то и будет ужас, а с точки зрения голодных какой же тут ужас. Это только всего-навсего в порядке вещей. Ты чтобы сытый был, а мы чтобы с голоду сдохли. Хлоп камнем по голове и давай шарить, хлебушка искать.

- Вся надежда на то, что они все-таки солдаты, что военному делу их обучать не надо. Так что дай закон, крепкую власть, - огромная может быть армия...

- Против кого? Армия?.. Еще бы не армия, а против кого?

- Против тех же немцев, конечно... чтобы не дошли до Урала.

- Четыре миллиона голодных людей... Пусть даже только два... если два устроятся дома... Не могу представить, не хватает воображения... Тут только статистика, статистика нужна, а не воображение, потому что это же потоп, а не человек... Стихия это, а стихия всегда вне всякой человеческой логики... Стихия живет сегодняшним днем, когда разбушуется, а о завтрашнем дне зачем ей думать? У стихии не мозг, а только чрево. И она проглотит, она все проглотит: и хлеб, и водку, и искусство.

- Принимаю! - вдруг снова выкрикнул Алексей Фомич. - Принимаю, но-о... но с оговоркой: чтобы не был расчеловечен человек, чтобы человеческое в человеке удержали, вот!.. Чтобы не погибло наше с тобой искусство.

- Погибнуть оно не может, - пробасил Ваня, - а временно, конечно, должно уйти...

- Куда уйти?

- Со сцены уйти, - хотел я сказать, ну, просто, не тем люди заняты будут...

- А надолго ли уйти со сцены велят? Ты был там, на фронте, может быть у тебя сильнее представление. И в госпитале с рукой лежал, мог думать на свободе... Надолго?

- Трудно сказать.

- Смотря, значит, как пойдет дело... Дело всех миллионов, о каких ты говорил, и всех прочих миллионов и у нас, и в Германии, и во Франции... везде?..

Алексей Фомич отошел к окну, глядел в него с минуту и добавил:

- Чувствую, что надолго... - И затем, после долгой паузы, проговорил: Значит, мне совершенно незачем думать о том, чтобы выставить свою картину?

- Да, вот картина! - вскинул голову Ваня. - "Демонстрация"?.. Много фигур ты там задумал... А в каком же они виде сейчас?

Алексей Фомич не отрывал глаз от сына, пока тот говорил, а на вопрос его вяло ответил, переводя взгляд на жену:

- Поставил точку.

- Неужели успел закончить?

- Закончил... А выставлять, вижу, что негде будет...

- Посмотреть можно? - очень знакомым Алексею Фомичу просительным тоном обратился к нему Ваня, перевертывая над блюдечком пустой стакан в знак того, что больше уж самовар ему не нужен.

У художников принято как правило, что рассматривать можно только с расстояния трех диагоналей картины, но "Демонстрация перед Зимним дворцом" занимала целую стену в мастерской Алексея Фомича, от этой стены до двери влезали только две диагонали, поэтому, показывая картину сыну-художнику, открыли настежь обе половины дверей из мастерской в столовую.

Сам Алексей Фомич стал так, чтобы ему было видно лицо сына, на котором он мог бы разглядеть первое, самое дорогое для него, впечатление от картины. Ваня же непосредственно по-детски, как всякий истинный художник, воспринимающий живопись, отшатнулся на полшага, как будто трех диагоналей, отмеренных для осмотра картины отцом, ему оказалось мало.