Веселое горе — любовь.

Он лихо ерошит жидкие русые волосы, моментально избоченивается и начинает браво хрипеть на весь кубрик.

Лишь приехал из деревни —
Два рубля спустил в харчевне...

Леший выдерживает великолепную паузу, окидывает взглядом готовых схватиться за бока матросов и заканчивает:

Праздник, ежли он без водки, —
Как корова без хвоста!

Кубрик бурно смеется, и даже на неподвижном лице Авдея Егорыча медленно выравниваются морщины. Он, не скрываясь, вытирает платком веселые слезы и ворчит:

— Поёшь, как рыба, Ванька. А занятно.

Леший нисколько не обижается:

— Как рыба и есть... Одну бы рюмочку, а? Авдей Егорыч?

Боцман несколько секунд раздумывает, жует кончики усов и распоряжается:

— Зайдешь ко мне маленько попозже. Потолкуем.

— Авдей Егорыч, отец родной! — умиляется Ванька.

Боцман уходит.

Ванька торжествующе посматривает на матросов:

— Это, выходит, он мне водку обещал, а? Не иначе.

Кубрик на некоторое время замолкает. Но молчать скучно.

Поэтому Федька Гремячев оборачивается к Лешему и задает вопрос, который всегда служит началом веселого разговора:

— А чего ж ты не женился, Леший?

Ванька скребет всей пятерней в затылке и изображает на лице совершенное отчаяние:

— Одинокому, Гремячев — охо-хо, а женатому-то — ай-яй-яй!

— Это как? — улыбаясь, спрашивает Федька.

— А так. От матроса ветром пахнуть должно, от хозяйки — дымом. Значит, вразброс жить. А женская ласка, что морская затишь. Вот как, Федька.

Чжу не соглашается с этим. Ему, видимо, известно то, о чем Леший и понятия не имеет.

— Может, не любил ты никогда, Ваня. А я думаю: нет крепости против любви.

— А кто тебе велит думать? — откликается Леший. — Поживешь с мое — запоешь белухой.

Проходит полчаса. Леший беспокойно вертит головой, прислушивается к разным звукам с палубы, глухо залетающим в кубрик, и огорченно вздыхает.

Федька Гремячев усмехается:

— Скуп Авдей Егорыч. Придется тебе водой опохмеляться, Гуркин.

Леший решительно поднимается с койки, раздраженно сует ноги в бахилы и, цепляясь за перильца, лезет по трапу вверх.

Волна переваливает шхуну с борта на борт, за кормой змеится крупная рябь, и ноги у Лешего разъезжаются сами собой. Наконец, он втискивается в узкий коридорчик на носу судна, нащупывает дверь в каюту и стучится.

Никто не отвечает.

Гуркин толкает дверь — и в удивлении останавливается на пороге. Боцман сидит на койке, а на плечах и на руке у него примостились четыре синих голубя, похожие один на другого, как волна на волну.

— А, это ты, Иван... — не поворачиваясь, говорит боцман. — Проходи.

Ванька, конечно, слышал, что иные матросы под южными широтами таскают с собой обезьян, полярники — те, бывает, возятся с медвежатами, но голуби, вроде бы, не моряцкое дело. Однако, памятуя о водке, Ванька на всякий случай расплескивает по лицу безбрежное умиление и складывает губы бантом:

— Гули! Гуленьки! Очень замечательно, Авдей Егорыч!

— А что? В самом деле! — обрадованно отзывается боцман. — Для души эта птица, Гуркин.

Леший, поймав кивок боцмана, неохотно садится на край койки и уныло разглядывает голубей.

— Очень полезная птичка, — кисло улыбается он.

— Для души, — еще раз, но уже сухо подчеркивает боцман. — Не всё для выгоды.

Леший раздумывает, что бы еще сказать такое приятное Авдею Егорычу, но боится попасть «в разрез».

— Эк начеканены, — наконец высказывает он похвалу. — Как копейки. И не отличишь.

Но тут он замечает, что вроде дал маху. Лицо боцмана медленно наливается краской, и Авдей Егорыч говорит с плохо скрытым неудовольствием:

— Да как же «не отличишь», Гуркин? Ведь каждый на свой лад скроен.

Он снимает птиц с плеча, опускает их в небольшой фанерный ящик и потом, вынимая попарно, показывает Лешему:

— Вот ты погляди цепче, Иван. Видишь — глаз какой? Твердый, крепкий глаз. А головка все же не грубая. Самочка, значит. И имя у нее — Мотка-губа.

Авдей Егорыч кивает на вторую птицу:

— А это — Утес, Гуркин. Голубь Мотки. Сразу видать — мужик. Телом крупнее, и нарост на носу побольше.

Боцман достает из ящика новую пару, протягивает Ваньке:

— И это пара: Метель и Семка. Почему Метель? Да очень просто! Перо у нее со светлинкой. Будто снежком присыпано. А ты: «не отличишь»! Теперь-то видишь?

— А то как же! — торопливо соглашается Леший. — С непривычки я, Авдей Егорыч, обсекся. А так, конечно... что и говорить...

— Почтовики-голуби, — делая вид, что не замечает замешательства Ваньки, продолжает боцман. — Я их не раз с моря пускал. Домой идут.

— Н-ну!? — искренне изумляется Леший. — Как же это они?

— А так! — поглаживает усы боцман. — Птица такая.

Наконец Гуркин не выдерживает:

— Кхм, — кашляет он в ладошку. — А как же с рюмкой будет, Авдей Егорыч?

— С рюмкой?.. — соображает боцман. Он неожиданно кладет Лешему на плечо пудовую руку и тихо говорит: — Ну на кой она тебе черт, водка, а? Выпьешь рюмку — и снова захочется. Не пей, Гуркин.

— Да уж позвольте... — мямлит Ванька.

— Пойдем на палубу! — зло отзывается боцман и, достав из сундучка бутылку, не оглядываясь, шагает к борту.