Веселое горе — любовь.

«Сдохнем с голода, — соображал Варавва. — Не стихнет буря — обязательно сдохнем».

К нему осторожно подошел Мальчик. Вежливо обнюхал руки Вараввы и присел у нар.

«Полпуда муки да три банки консервов, — вяло думал Варавва, — юколы[38] немного. На две недели — впроголодь».

— Довольно тебе лежать, Васька, — сказал Сероштан, услышав, как загудела буржуйка. — Принеси снегу. Ужинать надо.

Варавва поднялся с нар, отыскал грязное брезентовое ведро и, отодвинув тяжелый, тоже брезентовый полог, прошел к двери.

Было слышно, как он толкал дверь плечом и трудно дышал.

Прошло несколько минут. Сероштан и Кочемасов взглянули друг на друга и, не сказав ни слова, прошли за полог.

Втроем, навалившись на дверь, они открыли ее и, набрав снегу в ведерко, вернулись к себе.

— Так во́т, — заговорил Сероштан, когда вода в котелке запенилась и покрылась сизым дымком, — режем норму. Буря.

— Режем, — согласился Кочемасов.

Васька молчал. Ему хотелось сказать, чтобы Сероштан разделил и муку, и консервы, и юколу на три доли и каждому дал его часть. Когда Сероштан делит еду, то Варавве всегда достается меньше всех. Это оттого, что его не любят.

Ваське стало грустно.

Черт дернул его пойти в эту экспедицию, искать какие-то бухты и ставить рейки для теодолита[39]! А как сейчас славно гудят печки в деревянных домиках Колы[40], щедро распространяя запахи борщей и жареной трески! Ах, какой дурак Васька! Какой он темный дурак!

Варавва проглотил густую слюну и испытующе поглядел на Сероштана.

«Сейчас скажу ему, чтоб поделили запас», — решил он и тут же понял: у него не хватит на это духу. Чтобы оправдать свою робость, Васька стал внушать себе, что его никто не обделяет и все любят.

Ему стало так приятно от этих мыслей, что он рывком поднялся с нар, подозвал Мальчика и потрепал ему уши.

Старый ездовой пес поднял на Ваську глаза и облизал себе опавшие бока. С его желтых клыков падала на землю мутная клейкая пена.

И тут Ваське вдруг пришла в голову мысль, которая сразу заставила его возненавидеть собаку.

«Юкола!.. Псу скармливают юколу! Сухую вяленую рыбу, которую мог бы есть он, Васька. Да еще голуби! Пока не поздно, надо убрать собаку!».

Еще не зная, как сказать об этом, Варавва подошел к печке и стал разглядывать небольшой сетчатый ящик. На его дне, устало перебирая перья, сидели, голуби.

«Черт бы побрал это показное благородство Сероштана! Мало ему собаки! Зачем он тащил сюда голубей? Кормить их пшеницей, когда люди третий день хлебают пустой суп, едва пахнущий мясом! А какой обед вышел бы из этих птиц!».

— Послушай, Андрей, — стараясь взять добродушный тон, заговорил Варавва, — сколько же каждый голубь съедает зерна? Сорок граммов? Боже мой — это же полфунта в сутки на всех! А Мальчик!..

Васька даже застонал от возмущения:

— Фунт юколы! Мальчик пожирает в день фунт юколы!

Сероштан медленно помешивал суп в котелке. Выслушав Варавву, он поднялся от печки, внимательно поглядел на красивое и жалкое лицо товарища и ничего не ответил.

Казалось: к легкому раздражению Сероштана, вызванному воплем и недвусмысленными намеками Васьки, примешиваются удивление и любопытство. Когда Сероштан впервые увидел Варавву в Мурманске, тот производил впечатление самоуверенного человека. И — на тебе! — закис из-за пустяка!

Кочемасов, кончив пришивать латку, подошел к кипящему котелку и, заглянув в него, невесело усмехнулся:

— Кашица постная, да еще и без круп!

Он равнодушным взглядом скользнул по худым бокам Мальчика и внезапно понял, куда гнет Варавва. Но Кочемасову не хотелось скандалить. Он раз на всю жизнь решил для себя не ввязываться в тяжбы. Есть люди, которым положено или которые любят принимать решения. Любое решение — в конечном счете — лишняя ответственность. Разумный человек всегда предпочтет помолчать, подумать. Так вернее всего избежать неприятностей и ошибок, став потом на сторону большинства или сильного. Васька ведет себя, конечно, глупо. Да и рано поднимать шум. Буря может кончиться в любую минуту, и тогда к ним через перевал пробьются оленьи упряжки.

Кочемасов украдкой посмотрел на Сероштана.

Тот хмуро, ни на кого не глядя, копался в кармане. Наконец, найдя ключ, он открыл замок на своем бауле и достал из него мешочек с пшеницей. Взвесив мешочек на руке, Сероштан вздохнул, отсыпал немного зерна в пустую консервную банку и снова замкнул баул.

Подойдя к ящику с голубями, Сероштан взял темными обветренными пальцами несколько зерен, понюхал их — не плесневеют ли? — и, убедившись, что пшеница суха, поставил банку голубям.

Через минуту, разливая жидкий суп в тарелки, Сероштан сказал:

— С этого дня всем — сто граммов тушенки и столько же сухарей. На сутки. Мальчику — одну рыбу, литр воды еще...

— Дай мне мою долю, Андрей, — внезапно решившись, проговорил Варавва. — Я сам буду тратить мой припас.

— Нет, — ответил Сероштан. — Не дам. Жили вместе и сдохнем, в случае чего, тоже.

Карие большие глаза Васьки жалко моргнули, на лбу, на щеках, даже на шее выступили красные пятна. Он растерянно взглянул на Кочемасова и, пожав плечами, спросил:

— Что ж ты молчишь, Иван?