Веселое горе — любовь.

На листке из школьной тетрадки квадратными, старательно выведенными буквами было написано:

«Дорогая наша мать Варвара! Ты о нас не беспокойся. Идем с полным грузом и на этой неделе будем дома.

Григорий Царев».

Степан, пока я читал записку, напряженно следил за мной. Закончив чтение, я взглянул на мальчика и заметил на его лбу капельки пота. Они скопились между хмуро сдвинутыми бровями и стекали на нос.

— Ну, пошли домой! — весело сказала женщина.

Внезапно она остановилась и строго посмотрела на мальчишек.

— Голубя принеси, Степан! Баловаться будете, загу́бите птицу.

Степан, видно, ждал этих слов. Он жалобно сморщил лоб и схватил бабку Варвару за руку:

— Оставь нам голубя! Ну, оставь хоть на три денька, ничего мы ему не сделаем. Окажи милость!

— Конечно, оставь, Варвара, — посоветовал я женщине.

— Ну, бог с вами, — согласилась довольная рыбачка.

Через два дня на горизонте появились еле заметные точки: рыбацкая флотилия шла к родному берегу.

Весь поселок высыпал к морю. Плач, смех, громкие разговоры — все слилось в неровный гул, в славную музыку, которой встречает рыбаков своя земля.

Одним из первых выскочил на берег широкоплечий красавец, с глубоко посаженными глазами, с небольшой русой бородкой, и кинулся к Варваре.

Но прежде, чем он подбежал к матери, возле него оказался Степан и повис на шее у рыбака.

— Да ты что, Степан? — силясь вырваться из цепких объятий мальчишки, засмеялся Григорий. — Чай, я не барышня, а ты не кавалер! Чегой-то тебя развезло?

Когда к Григорию, тяжело ступая по прибережной гальке, подошла мать, Степан успел сообщить рыбаку все, что было нужно.

— Спасибо, Степушка! — весело крикнул Григорий вслед мальчику, бросившемуся к своему отцу и брату. — Спасибо, пионерия!

Ночью, когда утомленная встречей женщина впервые за весь месяц спала спокойно, Григорий сказал мне, огорченно покачивая головой.

— Не прилетели голуби-то. Как же так, а?

— Путаются, должно быть. Впервые в такую даль отправились. Может, и придут еще.

— Знаешь что? — тряхнул головой Григорий. — Пойдем к морю, вдруг и увидим их.

Мы опустились с молодым рыбаком на тот же выступ, на котором сидела его мать, и стали вглядываться вдаль.

— Хорошо все же у нас, в Студеном море, — промолвил Григорий, раскуривая такую же, как у матери, вересковую трубочку. — Любит оно верных людей. Любит!

Он помолчал.

— Можно бы и раньше уплыть к берегу, да под самый конец на косяк сельдяной наткнулись. Как тут уйдешь? Ну, и потрепало маленько. Не без этого.

Через полчаса, вздохнув, Григорий поднялся с камня и кивнул мне:

— Нет их, однако. Пойдем спать.

Мы уже подходили к избе, когда в стороне, противоположной берегу, заметили голубей. Они приближались к нам, тяжело перебирая крыльями.

Не успели птицы сделать и круга над поселком, как рядом с нами вырос Степан со всей своей компанией. Он молча, смеющимися глазами следил за птицами, и торжественное выражение не сходило с его лица.

Григорий открыл дверь в сени, и голуби, зайдя в избу, сейчас же бросились к воде и корму.

Рыбак взял одну из птиц и снял с ее ноги записку.

На небольшом листочке бумаги быстрым мелким почерком Григория было написано:

«Мама! Не беспокойся, скоро будем с полным грузом дома.

Григорий».

Степан торжествующе посмотрел на меня, и, взяв у рыбака голубя,спросил:

— Будить бабку Варвару или как?

— Буди! — махнул рукой Григорий.

Когда женщина встала и, счастливо улыбаясь, подошла к сыну, Степан протянул ей голубя и сказал, смотря женщине прямо в глаза:

— На, бабка Варвара, твоего голубя. Можешь проверить — мы ничего ему плохого не сделали!

ПРАВО НАЗЫВАТЬСЯ МУЖЧИНОЙ

Их было трое в занесенной снегом палатке, если не считать собаку и голубей. Андрей Сероштан, Васька Варавва и Иван Кочемасов мало походили друг на друга.

Людей свело вместе временное дело, и оттого они чувствовали себя случайной артелью, где надо потрудиться сообща, однако дружба не обязательна.

Непогода спутала им все карты, и трудно было гадать, когда они выберутся отсюда.

— Гудит, — сказал Сероштан и хмуро потер щетину на подбородке. — Теперь пойдет завирушка.

— Пойдет, — согласился Кочемасов, пришивая латку к прохудившимся почерневшим унтам.

От моря к Корабельному ручью глухо и грозно катился ветер, дергал и выгибал палатку из задубевшей парусины.

Снег бил в слюдяное оконце, скребся в него тяжелой медвежьей лапой, непрерывно взвизгивал и бормотал что-то сердито.

Воздух за окном из бурого стал серо-лиловым и клубился дымом.

Кочемасову казалось, что где-то над головой прогнило небо, и теперь из дыры на землю с ревом н свистом валится сухое черное крошево.

Сероштан присел на корточки перед буржуйкой, нащипал лучины и, не дыша, высек огонь.

«Худо, — подумал Кочемасов, — спичек в обрез».

У южной стены палатки на нарах молча лежал Варавва. Ему было почему-то зябко и душно, противно кружилась голова, горчило во рту.