Веселое горе — любовь.

— Пятнадцать лет назад они издали книжку «Военные парадоксы». Я знаю, она принадлежит перу Вальдерзее, фавориту императора Вильгельма. Вы только полюбопытствуйте, что пишет этот генерал, потопивший в крови боксерское восстание китайцев.

В «Военных парадоксах» было сказано, что немецкая армия не должна быть христианской и великодушной, что она должна уничтожить города и деревни, где раздастся хоть один выстрел из ружья, что после победы надо начать борьбу против женщин и детей и, истощив побежденную расу, уничтожить ее.

— Ну?! — изложив содержание книжки, возмущался господин Аполлонов. — Что вы скажете, Наталья? Могу я молчать в такое время!

На другой день я встретила Яшу. Он был очень взволнован и озабочен, все что-то хотел сказать, но не решался.

Мне неясно было, что́ не поделили русские и немцы, и я спросила об этом Яшу.

— При чем тут русские и немцы? — невесело усмехнулся он. — Это фабриканты грызутся за барыши. Только грызутся не своими зубами, а нашими.

Потом попросил:

— И меня, может, заберут. Не приглядишь ли за голубями?

Я ответила, что, может, еще не заберут, и Яша так понял, что я отказала ему.

— Ну, что ж, прощай, Наташа, — сказал он мне и быстро пошел прочь, стуча подковками сапог по тротуару.

А еще через два дня прибежал ко мне в комнату Левушка, вытащил из-за пазухи листок:

— Пъочти.

Яша велел скорее идти к нему, проститься.

— Ну, что? Пъидешь? — спросил Левушка и посмотрел на меня исподлобья.

— Приду.

Мы бежали с ним вместе к извозчичьей бирже, а потом через всю Москву скакали на Красную Пресню, чтобы проститься с Яшей.

У ворот дома нас встретил Желтухин, развел руками:

— Ушел твой Яшка, не дождался.

Я, верно, сильно побелела, потому что Адриан Егорыч махнул рукой извозчику, сказал:

— Повезешь на товарную станцию. Гони вовсю. Заплачу́.

И сел со мной.

На станции была большая толпа, ныли гармошки, плакали бабы, пели пьяные солдаты, уезжавшие на фронт.

— Вон он — Яков, смотъи! — закричал Левушка.

Яков, и верно, стоял у широко открытой двери теплушки и кого-то выглядывал в людской толчее. Я сначала подумала, что ищет меня, но тут к вагону подбежала та девушка, длинноносенькая, и Яша спрыгнул вниз. Девушка повисла у него на шее, плакала и торопливо совала ему в руки узелок с едой.

Тогда я села на какой-то ящик, и сердце у меня похолодело.

Адриан Егорыч и Левушка смотрели в другую сторону, и мне было от этого легче, что не видят моей беды.

Поглядев на теплушку, я увидела, что Яков снова стоит в дверях, тянет шею, выглядывая кого-то в толпе. Может, потерял свою долгоносенькую, а, может, и меня хотел увидеть в последний раз.

Но тут свистнул паровоз, теплушки дернулись и поплыли куда-то в туман.

Левушка заплакал:

— Пъощай, Яша.

Я долго хворала после этого дня, а Адриан Егорыч присылал мальчика справляться о моем здоровье.

В апреле пятнадцатого года от Яши пришло письмо. Было оно совсем коротенькое и холодное.

Яша писал, что я его горько обидела и выхолодила ему сердце, а за что — так и не знает. Ну, что ж — насильно не будешь любим, и он постарается забыть меня, как я забыла его.

Больше ничего не было в письме, даже адреса, чтоб написать ответ.

Боже мой, как тяжко шло время! Иной день не пройдет, кажется, никогда, а потом оглянешься — и недели нет.

И с каждым днем все сильней и сильней я тосковала но Якову. Ну, пусть он и не во всем хороший, пусть тешился голубями, пусть целовался с этой долгоносенькой, — пусть! Но он же любил меня больше всех и все равно пришел бы ко мне, и жили бы с ним не хуже, чем другие люди. А теперь его убьют на войне, и никогда мне уже не видать его синих глаз, не слушать его тихих песенок о любви.

Гремит где-то за реками и горами жестокая война, вдовеют жены, сиротеют дети, а все равно надо, чтоб мечталось о счастье, потому что — видишь счастье — смелее идешь.

Куда же я пойду? И захотелось, так захотелось повидать ту девушку, с которой он поцеловался в последний день на станции! Может, мне надо поплакать с ней, тоже теперь сиротой, а может, и была тайная мысль узнать Яшин адрес и написать ему.

Я написала бы, что только теперь верно полюбила, только теперь, когда навсегда потеряла его. Но та, долгоносенькая, сама нашла меня.

— Здравствуйте, Наташа, — сказала она, входя ко мне. — Я поговорить хочу.

— Разве меня знаете? — спросила я и побледнела, так близко увидев ее прямо перед собой.

— Знаю, — отозвалась она просто. — Мне Яша о вас много говорил.

Я обрадовалась этим словам, стала совсем глупая, как маленькая девчонка, и потащила девушку к себе.

Мы просидели у меня в комнатке всю ночь, я слушала ее рассказ и плакала, и смеялась, и снова плакала над своим утраченным счастьем.

Ее звали Катенькой, и она вовсе не была девушкой, а была мужней женой. Только мужа у нее услали в каторгу, а на руках осталось двое детей, совсем маленьких годовалых девочек-близняшек.

Яша был товарищем ее мужа, и тот, перед каторгой, просил Яшу не покинуть на произвол судьбы его семью.

— Солянкин много говорил о вас, — повторила Катя. — Мне кажется, сильно любил, но только не мог понять, отчего чураетесь голубей? Что в них плохого?

Потом спросила: