Вертер Ниланд

Вернувшись домой, я — чтобы хорошенько поразмыслить — отправился в садовый сарайчик, где хранил свои секретные записки. Там я написал карандашом на листке старой бумаги: «Создается клуб. Уже разосланы важные сообщения. Если кто-то станет пакостить, будет наказан. В воскресенье Вертер становится членом клуба». Я спрятал листок под ящик, где лежали другие исписанные бумаги.

В тот же вечер я обнаружил на кухне широкую цветочную вазу из прозрачного стекла, без граней и изгибов — в сущности, это был круглый аквариум: мне разрешили отныне использовать его в этом качестве. На следующий день я напустил туда наловленных после школы колюшек, вместо того, чтобы побросать их, как я обычно делал, на живые изгороди, в канализационные люки или на дорогу. Я смотрел на них сквозь стекло, которое их слегка увеличивало. Довольно скоро они мне надоели. Я, одну за другой, вытащил их из воды и кухонным ножиком отрезал им головы.

— Это казнь, — тихо сказал я, — потому что вы — опасные водяные цари.

Для этой операции я отыскал укромное, защищенное от случайных взглядов место в саду. Я вырыл ямку, в которой старательно, в ряд, похоронил мертвых рыбок, вновь соединив головки с тушками: перед тем, как забросать их землей, я навалил сверху листья старых засохших тюльпанов из гостиной.

После этого я вновь отправился на канал, за новой добычей. По пути назад собрался было дождь, однако так и не пошел. Когда я вернулся в сад, отрезание голов показалось мне вдруг делом хлопотным и трудоемким. И я принялся сооружать из конструктора приспособление, к которому намеревался прикрепить опасную бритву; однако при этом со мной произошел несчастный случай.

При сборке моя левая рука сорвалась, и указательный палец сильно проехался по лезвию: палец был рассечен от кончика до середины, и даже ниже; рана была глубокая и сильно кровоточила. У меня закружилась голова, мне стало дурно, и я вернулся в дом.

Мать перевязала мне рану.

— Это бритвой, — жалобно сказал я. — Я с ней не играл, а хотел кое-что смастерить.

Я понимал, что мелкие зверюшки, которые всегда всё друг другу рассказывают, наслали на меня эту напасть.

— Ты с этим поосторожнее, — сказала мать. — В стужу на улицу не ходи. Ты знаешь, что случилось со Спаандером.

(Это был один наш знакомый, с которым произошло нечто подобное. Он жил на Фроликстраат и зарабатывал на жизнь тем, что точил ножи-ножницы, бродя с тележкой по городу. Однажды этот человек, что-то затачивая на улице, порезал себе большой палец. Стоял трескучий мороз, пропитанная кровью повязка затвердела, и он сам не заметил, как палец отмерз, так что половину пришлось отнять. Хоть это к делу и не относилось, мать, завершив обстоятельное повествование о случившемся, вдобавок поведала мне, что сын его в единственной комнате, из которой состояло их жилище — на мне это неустанно указывали — не отвлекаясь на всякую болтовню, учился на преподавателя. «Вот видишь, какой молодчина!» — приговаривала она.

Я знал, что имейся в нашем доме хоть десяток комнат, я ничего бы не выучил. Всякий раз, когда этот человек заходил к нам, мне разрешалось осмотреть и ощупать обрубок пальца. Приходил он всегда один. «Жена у него — совершенная дуреха», — постоянно твердила мать. Вновь и вновь она рассказывала, что у этой женщины, по причине опущения чего-то там, отвис огромный живот, ввиду чего ей прописали медицинский корсет. Поскольку она ежедневно ходила на работу, а корсет ей мешал, она проносила его всего один день. «Когда она полы моет, у нее пузище до полу висит, — рассказывала мать. — А ей ведь тридцать четыре года. Ну не ужас ли?»)

Она еще раз дала мне подробные указания касательно моего происшествия с пальцем. — Ни в коем случае не ходи на мороз, — настоятельно повторяла она. Когда начало слегка подмораживать, она даже захотела, чтобы я все выходные просидел дома, но в конце концов нашлось решение: поверх повязки она надела мне чехольчик из голубой фланели, закрепив его на запястье двумя ленточками. Я снова стал целые часы проводить в саду.

Приспособление для рубки голов осталось неоконченным: детали, завернутые в газету, я припрятал в сарайчике. Вода в стеклянной вазе замерзла: рыбки закоченели в глыбе льда, у поверхности; ваза треснула. Я внимательно осмотрел рыбок.

— Это колдуны, — громко сказал я, — уж я‑то знаю.

Вазу со всем, что в ней было, я закопал в землю, как можно глубже. «Больше им наверх не вылезти», — подумал я. Тем временем наступила суббота.