Вершины и пропасти

– А ты? – порывисто спросила она в ответ. И тут же продолжила, не дожидаясь, когда он заговорит: – Думала о многом. О том, как сражались Мирра и Эсхейд… Он ведь талантливый, конечно, однако победил не поэтому – а потому что много и тяжело учился, потому что сражался уже. И он безжалостный! – Фог обернулась, задирая подбородок, и едва не стукнулась носами с Сидше, который склонился к ней. – А я… я не безжалостная. Я сомневаюсь; не умею сражаться. Тогда, во время битвы, я испугалась настолько, что саму себя позабыла, и… и Дуэса ведь не такая. Я сильней её, это так. Но она… она умеет преобразовывать морт удивительным образом, исподволь менять мир. Меня она тоже заворожила; сейчас-то я понимаю, что её морт попросту обращает воздух в какой-то дурман, но тогда, в Шимре, я даже не заметила этого – и никогда не замечала! Хоть и училась у самого Алаойша Та-ци, как говорили, была лучшей ученицей… Дуэса может изменять мир, – повторила она растерянно и глухо, невольно сжимая кулаки.

Сидше посмотрел на неё долгим взглядом – и кивнул:

– Да. Я знаю.

В его голосе было нечто странное; сердце у Фог сжалось от дурных предчувствий.

– Ты… В тебе она тоже что-то изменила?

На одну бесконечную секунду чёрные глаза Сидше стали непроницаемыми – а потом он усмехнулся:

– Дуэса сделала меня бесплодным – так, видишь ли, можно предаваться любовным утехам, не беспокоясь о последствиях.

Это было как удар мокрой тряпкой по лицу – на мгновение вышибло дух и ошеломило.

– Но… зачем? – из всех слов, что теснились в груди, Фог смогла произнести только самые беспомощные, неуклюжие. – Она ведь киморт! Есть много других способов, например… например… – Ей стало неловко, она осеклась и сглотнула. – Учитель мне рассказывал и показывал, когда я вошла в возраст, а ещё я роды училась принимать, – добавила она зачем-то. – Можно, я на тебя взгляну?

Сидше, который выслушал короткую, но запутанную речь бестрепетно, с нежностью даже во взгляде, наконец-то удивился. Посмотрел растерянно, положил себе руку на пояс, точно собирался развязать, но затем опомнился и ответил с улыбкой:

– Ты снова говоришь так, что тебя можно понять неверно.

Сперва Фог не сообразила, в чём двусмысленность, а потом поняла и густо покраснела. Но всё равно продолжила упрямо:

– Я не глазами хочу взглянуть, а морт. На тебя всего. Можно?

Зрачки у Сидше расширились, и взгляд стал бездонным; дыхание пресеклось, однако почти сразу выровнялось снова.

– Попробуй, красавица, – шутливо откликнулся он, чуть склоняя голову к плечу – и развёл руки в стороны, точно собираясь обнять.

…дирижабль словно завис в безвременье; за прозрачным стеклом была редеющая ночная тьма, туман в долинах и едва-едва занимающийся рассвет, робко подсвечивающий фигуру сбоку.

«Я учёная-киморт, – напомнила самой себе Фог сурово, прикусив губу. – А не бездумная влюблённая дева». Потом, скрепя сердце, признала, что одно другому не мешает; волнение постепенно отступило, а морт вокруг начала сгущаться, обостряя восприимчивость.

Кончики пальцев зудели.

Окутав ладони облаком столь плотным, что воздух едва не начал потрескивать, Фогарта обошла Сидше по кругу, примериваясь и привыкая, а затем протянула руки к его голове – почти касаясь, но всё же не касаясь. Морт уплотнилась ещё сильнее, и он прерывисто выдохнул, прикрывая глаза.

«Неужели чувствует что-то?» – промелькнула тревожная мысль.

Отбросив ненужные сомнения, Фог наполнила морт стремлением – и бережно, почти нежно погрузила в чужое тело. Помедлила немного, привыкая к ощущениям, из озорства очертила трепещущие веки невесомым прикосновением – как дыхание, как лепестки чийны – и двинулась вниз. Неспешно; вдумчиво; отмечая старые раны, которые никогда не заживают до конца, давние увечья…

«У него плечи слишком напряжены, как камень, нехорошо. Болеть потом будет».

Тело говорит там, где сам человек хотел бы промолчать, выдаёт все тайны, доходчиво излагает на языке сросшихся переломов, застарелых шрамов и едва заметных отметин.

«…а ещё он слишком много пьёт бодрящих отваров и пренебрегает сном».

Сидше ломали столько раз и так жестоко, что теперь он напоминал мозаику; его часто лечили киморты, но не всегда умело – а порой и нарочито небрежно, что тоже оставляло отпечаток. Кровь, и кости, и сама плоть – всё в нём настолько чутко откликалось на морт, что иногда Фог казалось, будто перед ней не живой человек, а совершенный инструмент или заготовка, которая только и ждёт, когда её наполнят силой.

– Ах-ха… – вырвалось у Сидше вдруг тихое восклицание, больше похожее на вздох.

Он быстро совладал с собой, и лицо у него стало безмятежным, а плечи немного расслабились наконец. Но Фогарта всё равно замечала – не могла не замечать! – бисеринки пота на висках, повлажневшую кожу, сейчас пышущую жаром, и неровные пятна румянца на скулах.

«Ему ведь не больно? – растерянно подумала она, смещая облако морт ещё ниже, к поджарому животу и дальше. И поняла мгновенно; и смутилась донельзя. – Ой. Нет, не больно».