Вернуться по следам

Но когда мама увидела, как кто-то из детей свалился в ров с водой, как перед невысокими, игрушечными препятствиями закидываются и сходят с маршрута лошади, когда она соотнесла мой размер с размером моей кобылы… Маме стало плохо, ее рвало за трибунами от страха, а потом Геша долго отпаивал ее корвалолом в раздевалке.

Я страшно испугалась, ведь мама была «сердечницей» и ей никак нельзя было волноваться, но был и еще один страх, шкурный, за себя – я боялась, что теперь мама запретит мне ездить, – и оба этих страха порскнули шалыми зайцами из моих глаз.

Но мама только горько улыбнулась и сказала:

– Ты так похожа на своего папу… Точно такое же выражение лица. Делай что хочешь, Глория, только, я тебя прошу, будь осторожна… И я не хочу этого больше видеть, извини, дочь.

С тех пор на выступления ходил дедушка, это мама настояла:

– Все дети как дети, приходят с родителями, что же наша будет как сирота?

Деду новое задание понравилось, он, в отличие от мамы, мною очень гордился и всем хвастал, что я «работящее дите, крестьянская косточка и кавалерист-девица».

Дед познакомился с Гешей, и они очень понравились друг другу.

«Ай, какой старикан толковый, и в лошадях сечет», – хвалил Геша деда.

«Толковый паренек, серьезный», – не оставался в долгу тот.

Смотреть на них было ужасно смешно, когда они, стоя у выхода на круг, толковали о всадниках и лошадях. Геша был ровно в два раза меньше дедушки и выглядел рядом с ним специальной разновидностью декоративного человека, которого дед вывел на прогулку.

Но именно Геша подбил деда «вспомнить молодость».

Дедушка не ездил верхом целую жизнь – больше пятидесяти лет, был слишком высоким и тяжелым для лошади. Седой, горбоносый, с мохнатыми, «брежневскими» бровями, он с сомнением смотрел на Монблана, которого Геша вывел в манеж.

– У него спина треснет, – сказал дедушка.

– Не треснет, – уверенно отозвался Геша. – Залазьте, Николай Романович, не ссыте.

Дед крякнул, махнул рукой и не удержался, полез.

Монблан тоже крякнул, завалился слегонца набок, выровнялся, пошел.

Массовка – Геша, Лиля, конюхи, дети – задрали головы и дружно ахнули.

– Это ж монолит, – выдохнул Геша, его узенькие татарские глазенки от восхищения сделались вполне рязанскими, круглыми.

На Монблане никто не любил ездить, «жопы не хватало», по меткому определению Геши, – сидишь как верхом на троллейбусе, коленки врастопырку, дергаться бесполезно.

Но под дедом Монблан шел. Более того, Монблан, наш ленивый хитрюга Монблан, приосанился и неожиданно пошел крупной, свободной рысью, явно красуясь перед зрителями.

– С ума сойти! – сказала Лиля и захлопала в ладоши, и все захлопали, потому что очень красиво они смотрелись – высокий, статный старик на мощном, широкогрудом рыжем коне надвигались на нас как гроза. Они на самом деле выглядели грозными, может, потому, что закатное солнце бросало на них красный отсвет, ведь и дед, и Монблан были тишайшими и добрейшими великанами.

Монблан дорысил круг, дед остановил его, спешился, погладил мерина по храпу и поцеловал в лоб:

– Спасибо тебе, братушка, уважил старика… Ты уж извини, если я тебя придавил…

Монблан зафыркал, закивал и, положив дедушке морду на плечо, стал пощипывать ворот рубахи.

– Ах ты ж ласочка… – Дедушка совсем расчувствовался и обнял мерина за шею.

– Ну что, Власов, взял вес? Как оно? – Геша подошел и охлопал Монблана.

– Силач он у вас, да-а-а. – Дед улыбался. – И тебе, Гермес Ахметович, спасибо. – Это Гешу взаправду так звали – Гермес. И если ему доводилось представляться полным именем, он снисходительно отвечал на все удивленные ахи-вздохи: «Ну и что? А у меня еще сестра Венера и брат Марс. Нормальные татарские имена». Уж не знаю, шутил ли так или серьезно. – Полвека в седле не сидел, уж и не думал сподобиться…

– Со всем нашим удовольствием, Николай Романыч. А вы хорошо держитесь, навыка не утратили.

– Дак разве забудешь? – вздохнул дед.

– Вы настоящий русский богатырь, Николай Романович! И Монблаша тоже русский богатырь, – сказала Лиля.

Мы все обступили дедушку, и он был похож на Гулливера в стране лилипутов.

– Польский богатырь на украинском верховом, – поправил дед. – Такой вот у нас интернационал…

Дед стал к нам захаживать. Каждый раз Геша встречал его как гостя дорогого, сворачивал работу и выгуливал дедушку по конюшне.

Они заглядывали в денники, щупали лошадям ноги, обсуждали корма, Геша жалился на тяжелую жизнь – денег на конюшню давали мало, приходилось изворачиваться, красть прокатные.

– А я себе, что ли, краду? – взвивался Геша. – На прошлой неделе соломы гнилой завезли, ебанаврот… Мне еще мокреца не хватало, тут же не конюшня – инвалидная команда… Я ему говорю: да чтоб тебя похоронили в соломе этой, гнида! А он мне говорит: дорого солому стелить, сыпьте, как все, опилки… Тьфу… Ну, хер с ним, так опилок привезли как кошке высраться, а у меня ж не кошки – кони… А овес, а люцерна, а сечка? Да когда б я ипподромным не сунул, хрендель бы что было, зернышка не допросишься… От меня уже вся дирекция бегает, я ж как шлюха полковая – то прошу, то плачу, то юбку задираю…