Вернись в дом свой

Она не расслышала, что ей крикнул Ирша, легко, словно играя, мчалась по склону. В первую минуту даже не поняла, что произошло: окинув глазами противоположный пологий склон, хотела одним махом, оттолкнувшись палками, вылететь на него, и вдруг лыжи будто попали в капкан, а ее швырнуло в сторону, окатило ледяной, жгучей водой. Больно ударившись плечом, она поняла, что попала в незамерзающую полынью, испуганно рванулась из ледяной купели, но встать не смогла — мешали лыжи. Догадалась, что речка неглубока, однако страх не отпускал, пока не подъехал Ирша. Он подал руку, помог сначала стать на колени, а потом выбраться на лед. Ирина стояла, обессиленно опустив руки, — вода стекала с куртки, брюк. Ирша быстро отстегнул ей лыжи — свои он уже снял, взвалил их на плечо и крикнул:

— Бегом, быстро!

Он бежал впереди, то и дело покрикивая на нее, чтобы не отставала, вскоре Ирине стало жарко. Вдруг ее начал разбирать смех: Сергей так потешно вскидывал ноги и такой в его голосе слышался испуг… Хотя и сама понимала, что может простудиться, и даже мелькнула мысль, что, случись эта беда, ей пришлось бы здесь задержаться надолго. Когда поднимались на бугор, снег скользил под ногами и Сергей тянул ее за собой, как на буксире, от этого ей снова стало смешно, — так и вошли они в домик. Выпустив ее руку, чиркнул спичкой — зажег свечу и быстро, ловко растопил печь, дрова были загодя приготовлены и подсушены. Как только загорелась свеча и запылало пламя в очаге, ее веселость, бесшабашность исчезли: вид у нее стал растерянный и жалкий:

— Я минуточку погреюсь… и побегу, — проговорила она.

— Вы с ума сошли! Она побежит! Да на вас сухой нитки нет. А ну! — крикнул он почти грубо и схватил с кровати какую-то одежду, подал ей. — За печку и переодеваться! Немедленно!

На стене суматошно колыхалась ее тень. Робко шагнула из-за печки и остановилась в нерешительности. Была она смешной в одежде Ирши: брюки длинные, клетчатая рубашка широка, и потому как-то непривычно присмирела, оглядела себя, хотела пошутить, но ничего подходящего не приходило на ум.

— Смешная я? Как мокрая курица. — Ей казалось, что шутка получилась.

— Нет, как птица! Добрая и беззащитная. — Он посмотрел ей в глаза прямым, долгим взглядом.

Она почувствовала себя будто на юру.

— Беззащитная?

Сергей отвел взгляд.

— Я хотел сказать: в чужой одежде человек всегда чувствует себя неуверенно. Но… это не чужое. Я сейчас приготовлю чай. Жаль, коньяк весь выпили. Но есть немного спирта. — Он поставил на огонь чайник, достал из ящика однотумбового конторского стола банку, плеснул из нее в стакан. — Тут всего один глоток.

Она выпила, задохнулась, закашлялась до слез, замахала руками. Огненный клубок скользнул по горлу и веселым пламенем побежал по телу. Стало вдруг тепло, уютно и свободно, и она принялась разглядывать комнату, будто очутилась в ней впервые. Комната была почти пустая, только старый стол — его, наверное, выбросили за ненадобностью — и кровать, но стол Сергей застелил чистым листом чертежной бумаги, еще и пришпилил по краям; подоконники и стены старые, в трещинах, но это было почти незаметно — их прикрывали букеты и пучки сосновых и еловых веток, калины, сухой травы, расположенные в продуманном беспорядке. Нужно иметь немалый вкус, чтобы из ничего создать такой уют и красоту: вроде бы и мелочь, а как согревает душу. Василий притащил в их квартиру тахту «лиру», громадину, занявшую полкомнаты, на стенах понавешал картин: половодье, затопившее хату, а на крыше, на трубе петух; перепуганные кони, несущие повозку вскачь, кони у реки, кони при закате солнца. Она только сейчас поняла — ей надоели эти лошади. Раньше они почему-то нравились.

— Это все вы? — спросила Ирина.

— Что? — Он огляделся. — А, ветки и травы… Я и камин сам сложил. Для вас. Садитесь ближе к огню.

— Для меня? — удивилась. — Откуда вы знали, что документацию привезу я?

Ирша опять посмотрел ей в глаза. Долго не отвечал.

— Знал. Говорят, сердце сердцу весть подает.

Она окинула его быстрым взглядом.

Пожалуй, ничто так не сближает людей, как огонь. Еще тогда, когда кругом шумел дикий лес и в пещеру из темных глубин ночи долетал звериный рев, он, этот огонь, очаг, был единственной отрадой в длинные зимние вечера; когда хижину заносило снегом по самую крышу, муж, жена и дети жались к огню, как к своему спасителю и доброму духу. Как хорошо возвращаться в тот дом, где в печи пылает огонь, и как страшно и пусто становится на душе, когда печь мертва. Огонь вошел в нашу кровь и вспыхивает в ней воспоминаниями о предках, их борьбе, их любви, согревает и навевает мысли об ушедшем и вечном. О чем-то подобном думала она, и его слова были откликом на эти ее мысли: