Вернись в дом свой

— А сейчас иначе? — спросил Сергей.

— И так и иначе, — помолчав, ответил Василий Васильевич. — Ты пройдись когда-нибудь на Подол и присмотрись к старым домам. Не окна, а щели. Бойницы. Это целая эпоха: враждебности, предательства, замкнутости душевной. Окна — как бойницы… Архитектура — это эпоха. Вот вы изучали в институте афинскую архитектуру. Парфенон и Эрехтейон, Пропилеи… Но знаете, что меня больше всего поражает у древних греков? Не их храмы и статуи, а первые строки присяги: «Я не посрамлю священного оружия и не брошу товарища, идущего в шеренге рядом со мной…» Не брошу товарища…

— Не понимаю, какая связь, — откровенно призналась Ирина.

— А такая: потомков не удивишь помпезностью. Да и не в этом суть… Мы должны строить дома, которые свидетельствовали бы, что мы были добрыми, любили и уважали человеческий род, друг друга, заботились о всех. О луче света для каждого. Понимаешь? Пусть станет целью для архитектора до конца дней его — свет для каждого человека! Жильем у нас пока еще обеспечены далеко не все. А ведь необходимо еще дать людям и гармонию и красоту. Архитектура вобрала в себя многовековой опыт. Она еще и история…

— Луч света… Так можно растащить само солнце по коммунальным квартирам. Полезно, выгодно, удобно… — Это был вызов, но робкий, хотя и тонко рассчитанный.

— Попросту необходимо. И электростанции тоже должны быть красивыми. Здесь ты оказался на высоте.

— О чем вы, Василий Васильевич? — спросил Сергей. Глаза его смотрели напряженно, он сжал красиво очерченные губы.

— Одобрили твой проект тепловой станции для Кремянного.

Сергей не мог скрыть радости. И было видно, что эта его радость доставляет удовольствие Тищенко.

— Правда? Ух, прямо в жар бросило! — Ирша вышел из-за стола, крепко потер руки.

— Да, проект хороший, хотя это еще и не космические линии. Зато просто, удобно. Прекрасная композиция. Тебе удалось соединить две тенденции. — Он жестко потер подбородок и добавил уже другим тоном: — С тебя магарыч.

Сергей покраснел, растерялся, взглянул на Тищенко с недоверием, но тот смотрел серьезно, и тогда Ирша отозвался с готовностью:

— Где и когда?

Тищенко смеялся громко и долго, пока на глазах не выступили слезы. От его раскатистого смеха, казалось, дрожали стекла в окнах, кто-то с любопытством заглянул из коридора.

— Ну, насмешил! Я в шутку, а ты серьезно, — сказал Василий Васильевич, остывая от смеха. — Нет, пить пока не будем. Тем более что ты сам не пьешь. И правильно делаешь. Вот что я тебе скажу: будь таким во всем. Дома, они все поначалу чистые. Создавай их чистыми руками.

Он помолчал, снова прошелся из угла в угол, остановился напротив Ирши. Подняв голову, взглянул в окно, на зеленые, еще не позолоченные осенью верхушки молодых тополей.

— Архитектору не позавидуешь. Его творческая судьба сурова. Люди каждый день проходят мимо архитектурных шедевров и не знают, кто их создал. Сколько людей процеживает за сутки вокзал? Сидят в залах, идут через переходы, туннели, и никто не задумается, что каждую линию здесь провела творческая рука, рассчитала, направила тысячи, миллионы еще невидимых пассажиров в нужных направлениях. Спроси, кто построил университет, оперный театр, скажет ли хоть один из тысячи? Каждый художник ставит в углу своей картины фамилию, фамилии писателей печатаются на обложках книг, их знают. А мы неизвестны. Приготовься и к этому. А также к тому, что тебе сполна перепадет на комиссиях, советах, собраниях, потому что всем кажется, что они разбираются в архитектуре и видят — ты строишь не так, как надо.

— Я ко всему готов, — сказал Сергей. — Но я знал о Беретти и Вербицком еще до института.

Тищенко смотрел на Иршу, и снова было видно, что ему нравится в Сергее все — молодость, откровенность, упорство, он сам «открыл» его и теперь любовался им как своим произведением. Ему хотелось передать этому доброму, душевному парню, да еще и земляку к тому же, свой опыт, накопленные за долгие годы знания, свой образ мышления, он не думал о том, что из Сергея выйдет, оценит ли он когда-нибудь его поддержку или не оценит, отблагодарит или не отблагодарит, — возможно, где-то в глубине сознания происходила борьба: каждый учитель надеется, что ученик пойдет дальше своего учителя, но и боится этого. Тищенко не боялся. Он защищал в Ирше свою школу, свое направление, потому что всегда был нацелен на новую идею. Кроме того, ему казалось, что он видит в Сергее свою молодость. Он прежде тоже рвался ввысь и работал без роздыха. И громил все старье — традиции, предрассудки, тогда ему казалось: стоит человеку освободиться от груза прошлого, как он станет чистым и добрым, неспособным обрасти вновь приобретенной скверной. Существуют прекрасные книги. Необходимо единственное — их читать. Воскресенье, казалось ему тогда, и отведено для чтения книг, исполненных высокого смысла, он был убежден, что вот-вот настанет время, когда в праздничные дни люди не будут пить водку, а станут читать прекрасные стихи и от этого сами станут прекрасными. В присутствии Сергея он не решался высмеять свои прежние, наивные верования.