Вернись в дом свой

— Прежде всего я должен вам сделать замечание, — и посмотрел на Иршу значительно. Он умел взглядом держать подчиненных на расстоянии. — Инженер Рубан каждую плановую тему заканчивает с опозданием. Систематически опаздывает на работу. Вот взгляните на сводку последнего месяца… В пятницу пришел на сорок минут позже, в субботу — на двадцать… В понедельник, — Бас поднял длинный худой палец, — на полтора часа. И так далее, без конца. Грубит, подрывает авторитет руководства института… Распустились все, но он особенно. Когда-то был порядок… Знали, кому и что разрешено: от и до.

Бас пододвинул стул и сел рядом с Сергеем. Положил ему на плечо руку, сократив расстояние почти до дружеской беседы, и это было, пожалуй, самым неприятным и опасным. Гнев начальства выдержать куда легче, чем его расположение, когда тебе доверяют, больше того — дают понять, что ты свой человек, единомышленник, и намекают, что за это воздастся: то есть когда пробьет твой час и выпадет случай переступить на более высокую ступеньку — тебя обязательно поддержат.

— А потом разговоры в мастерской. Эта бесконтрольность… И вообще зачем вам такой работник? Надеюсь, вы понимаете меня? Вы же наш! Вам еще расти и расти…

Басова рука была маленькая, сухая, но тяжелая, словно отлитая из железобетона. А это «наш» тронуло сердце. Ирша еще раз подумал: проще бывает выслушать выговор, чем такой вот доверительный разговор.

— Но ведь это… не моя обязанность, — выдавил он наконец из пересохшего горла.

— Верно. — Бас снял руку с плеча Ирши. — Однако инициатива должна исходить от вас. Нужны основания… Докладная. Кстати, как у вас настроение, какие нужды? — И маленькая, сухонькая, но тяжелая рука снова легла Ирше на плечо, прижала его чуть ли не к полу. И стало ему неуютно в этом кабинете. Его мысль испуганно пятилась, стремилась назад, в уютную тишину мастерской, где тоже были саблезубые тигры — Рубан, Клава, но все же не такие: домашние тигры, добрые. Имя Рубана мелькнуло в сознании, оставив вместо себя черный провал, который он не мог ничем заполнить. Его сбивал с толку тон Баса, отеческий, добрый, доверительный: — Чем вы увлекаетесь? Я вижу — все работа, работа, работа. Это, конечно, хорошо, но человеку нужно еще уметь расслабляться, уходить от ненужных мыслей. Футбол, карты, марки. Когда этого нет, тогда худо. Я, например, ловлю рыбу.

— Я люблю шахматы, — сказал Ирша.

Бас задумался.

— Шахматы — это хорошо. Хотя и не совсем. Ну, ладно, идите.

Сергей возвращался в мастерскую, и паркет под его ногами прогибался, будто молодой, неокрепший лед. Он думал о том, что Бас не такой примитивный, каким кажется, есть в нем что-то, заставляющее внимательно прислушиваться к его словам… В комнате была только Ирина. Но она тоже куда-то торопилась.

— Ирина Александровна, — глухо сказал Ирша. — Я хочу с вами посоветоваться.

— Э, нет… — сверкнула она стеклами очков. — Я свое место знаю…

Была напряжена, как молодая олениха перед прыжком.

— Ирина Александровна… Ну я вас очень прошу… — Он загородил ей дорогу. — Меня вызывал Бас, — торопясь, пока никто не пришел в комнату, сказал Сергей. — Он требует… уволить Рубана.

— Ох! — Ирина даже пошатнулась, прижала руку к сердцу. И потянулась к нему вся — телом, глазами, душой. — Боже вас сохрани! Даже… даже если вам придется самому уйти с работы. Вы же ничего не знаете… Да, он и груб и зол бывает… Я сама… не люблю его. Но эта злость… Он зол на весь свет, на жизнь, на самого себя. Ему три года, уже после войны, резали ногу — ползла гангрена. А еще раньше три ранения. На войну пошел в шестнадцать лет, добровольцем: подделал документы на восемнадцать… Он отдал все. И его — на улицу?

— Ну тогда как же быть? Ведь он и вправду… не безупречен.

— Терпите. Терпите, и все. Так говорит Рита Клочкова. И говорит справедливо. Вы заметили, он боится ее. Потому что она знает о нем что-то такое, чего не знаем мы. Про его душу. Грубые слова — это еще не все. Нужно пройти через страдания, как через сто рек… Мы должны уважать человеческие страдания. Только они делают нас благородными.

— Но и злыми.

— Бывает. Но они не делают подлыми.

«Кто знает», — подумал Ирша, но вслух этого не сказал.

— И потом имейте в виду, — нажимала она, — Тищенко будет против. Майдан, может, и подпишет приказ об увольнении, но, думаю, тоже без особой радости. Это давит Бас и еще кто-то. А потом, я просто не могу себе представить, чтобы вы согласились на такое, — закончила она по-женски, и ее лицо осветилось ясным, тихим светом. Этот свет ослепил его, и он стоял ошеломленный и покорный. Глядел на ее одухотворенное лицо, нежную линию шеи и маленькое родимое пятнышко около ключицы, и все смешалось, поплыло в эту минуту в его голове.

Он расстегнул воротник рубашки, тяжело вздохнул. Потом отвел взгляд, уже не решаясь смотреть на нее. Щеки его пылали. Не поднимая глаз, Ирша отступил в сторону, повернулся и вышел из комнаты.