Вернись в дом свой

Мелькнула, ударила мгновенно другая мысль: для чего было все? Еще одна ступенька, еще одна. Какая разница? Все равно кончится ничем… Нет, еще далеко не все кончилось. Нужно только напомнить о себе своевременно… Еще не кончилось…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Василий Васильевич долго стоял возле своего бывшего дома, стараясь унять, утишить волнение. Вербы над прудом выросли. Выросли и постарели. А как же — деревья тоже стареют. Берега пруда оделись в бетон. А дом такой же, как был. Эркер, две колонны… Кто-то и его проектировал. Чей-то был маленький творческий успех. Того человека давно нет… Вот так же когда-нибудь придут и к его творениям. Уже приходят… Рядочек лип они сажали с Ириной. Там, под грушей, он спал летом еще тогда, когда вернулся с войны и поселился у Ирининых родителей. В дупле жили совы, и в сумерках совята учились летать по саду. Смешно трепыхая крыльями, перелетали с дерева на дерево. Ирина спрашивала, не жутко ли ему: совы наводили на нее панический ужас. А он смеялся, они так интересно, по-кошачьи мяукали ночью. Да и что могло испугать его после фронта, после госпиталя?

В окнах горел свет. На левом подоконнике стояло лимонное деревце. Как-то к ним забежала соседская девочка Катя, она сосала ломтик лимона, одно зернышко упало, и она ткнула его в горшок, с землей, куда Ирина собиралась посадить олеандр. Собиралась и собиралась (обещала дать отросток одна знакомая), а зернышко тем временем проросло. Сколько раз нежный росток погибал! Он любил воду, и стоило не полить два-три дня, как листочки начинали свертываться, а стебелек немощно клонился. На нем было только четыре листка. Потом два упали. Через год появились еще четыре. На лимон часто нападала цветочная тля. Тищенко осторожно промывал листья ватой, смоченной в настоянной на махорке воде. Он словно загадал себе (загадал и в самом деле, хотя и не до конца серьезно, вроде бы боялся чего-то): если деревце вырастет, у них в семье все будет хорошо. Он не был суеверным, а тут загадал… Деревце выросло… Оно уже большое.

И опять горькая волна прошла по сердцу. Где-то внизу, около пруда, послышались шаги, он поднялся по ступеням. Звонок другой, прежде была белая кнопка, а теперь темный квадратик. «Бим-бом». Сердце заколотилось и замерло. Ирина открыла дверь, как и раньше, не спрашивая, кто звонит. Ей всегда казалось смешным, что их могут ограбить или напасть на них. Почему и за что? Врагов у них нет…

— Ой! — сказала Ирина и отшатнулась.

— Не ожидала? Непрошеный гость… Добрый вечер.

— Проходи… Не ждала. Ну что же ты стоишь? Это же твой дом, — сказала первое, что пришло в голову, он понял, что это от волнения.

Тищенко вошел в столовую. Стоял возле дверей, а в виски ударяли тяжелые молоты, впрочем, он их не слышал. Больше всего боялся сделать, сказать что-нибудь не так, — не хотел выглядеть великодушным спасителем, но и жалким показаться не хотел. Не замечал, что впился глазами в Ирину. Подурнела? Постарела? Таких мыслей не было. И не замечал морщинок возле глаз, пергаментной бледности лица. Для него она была прежней. Пытался что-то прочесть в ее глазах — и не мог. Она сжала губы, невольно положила руку на грудь. Увидела сразу, что годы взяли свое, голова сплошь седая. Мужчины держатся до какой-то черты, а потом их обжигает, словно дерево инеем. Только некоторые, как дубы-нелини, и зимой не теряют листвы.

И тут же поняла, что она только таким и представляла его, грустно улыбающимся, со слегка склоненной к правому плечу головой. Что-то близко-близко коснулось сердца, и оно, отозвавшись, заныло.

— Садись. Ты с дороги?

— С дороги.

На душе у него было щемяще-грустно, тоскливо, тревожно. Прислушайся — и услышишь гул, словно в морской раковине, дотронься — и оборвется тонкая нить, связывающая прошлое, настоящее и неведомое будущее. Оглядывал комнату, узнавал вещи, будто добрых знакомых, с которыми был когда-то в хорошей, сердечной дружбе. Мебель потемнела, обветшала, но в комнате стало чище, аккуратней, а может, даже уютней. Знакомые книжные шкафы, больше половины книг его. Он взял с собой только специальные. Протянул руку, наобум достал одну. Это был «Дон Кихот». Когда-то самая любимая его книга. Зачитывалась ею и Ирина. Она вообще выбирала книги о людях странных, смешных, непрактичных, будто бы любовалась ими, любила их и в жизни, подолгу разговаривала, тогда как он почему-то стыдился и обходил их. Василий Васильевич повертел в руках книгу, с сомнением покачал головой и поставил ее на место.