Вернись в дом свой

Рабочий день окончился. Темнело. Василий Васильевич сидел, не включая свет. Хотя сердце болело от другого, он прощался и с кабинетом. Чувствовал, как отрывает от себя что-то родное. Уже не войдут сюда Огиенко, Клава, Ирша… Опять — Ирша! Все предметы в этот час приобрели другие очертания, размытые, притененные; все изменилось, как изменился и он сам. На шкафах отражался свет уличных фонарей, покачивались тени, словно там притаились причудливые, фантастические существа. В углу громоздились рулоны чертежей. «Их развернут уже без меня. С ними все ясно! Только вот романовский объект… В нем нет цельности… Нет цельности… Нужно обдумать. Сто двадцать архитектурных листов…» Однако и они, эти листы, отодвинулись далеко-далеко.

Закрыл ящики стола, вышел, притворив за собой дверь. Будто прикрыл крышкой гроб. Удивился такому сравнению. Глухо щелкнул в дверях ключ. «Как гвоздь вогнал. Все. Конец».

Да, это был конец. В эту минуту, быстротечную минуту жизни, утратившей смысл, осознал, что настоящая жизнь для него была адекватна любви и все, что он построил, — для Ирины. Вбирал ее в себя, в свою работу, все это становилось единым, нерасторжимым. Творческий идеал, ее восхищение и вера, их общая радость.

Теперь все это не имело значения. Утверждать себя вновь, бороться, достигать чего-то… зачем? Рядом торопились прохожие, большей частью женщины, с сумками, авоськами, возвращались из магазинов. При свете уличных фонарей стайка мальчишек гоняла по школьному двору мяч. За углом овощного магазина около автомата с пивом слонялись какие-то фигуры. Здесь толпились подозрительные, с серыми, рыхлыми лицами типы. Сходились по двое, по трое, считали мелочь, медяки. Были предприимчивы и сообразительны, но только в этом. Большей частью они толклись здесь уже спозаранку, когда продовольственные магазины закрыты и спиртных напитков еще не продают. Опохмеляются холодным пивом. Удивлялся, что так остро и четко воспринимает все. Даже подумал, что среди них, этого отребья, есть люди, не виновные в том, что оказались прикованными к прокаженному месту, вполне возможно, что их что-то в свое время выбило из колеи, возможно, им больше некуда податься. Дошли до края.

Когда подходил к дому, снова забилось сердце. Показалось, что светилось окно в ее комнате. Однако это был отблеск фонарей. Окна были темны и немы. Поднялся по скрипучим ступеням, длинным ключом, похожим на сельские, только у тех язычок длиннее, отпер дверь. Темень дохнула печалью и безнадежностью. Пустота высветила Иринин портрет на стене. Портрет слегка наклонился влево, висел так всегда: не по центру был вбит гвоздь. Поправлял портрет сотни раз, но тот вновь и вновь клонился на сторону. Странно, Ирина этого не замечала. А он не стал перебивать гвоздь, оставил, как было, и почти каждый день поправлял портрет. Как бы еще раз касался Ирины. Портрет написал сам. Единственный портрет, который рисовал всерьез. Он изобразил Ирину идущей по тропинке, она смотрит вниз, возле ног — ромашки, но Ирина не видит их, думает о своем. «Мы проходим мимо красоты, не замечая ее?» — спросила она тогда. Но он имел в виду другое: цветы только озарили ей душу и мысли. Мысли хорошие, но не о цветах.

Ему захотелось сорвать и растоптать этот портрет. Даже сделал шаг, но руки опустились безвольно. Беззвучный вопль сотряс его. Он ужаснулся, что так трудно, трагически переживает Иринину измену. Он уже произнес это слово — измена. (Именно это слово, колючее, тяжелое, прокатилось по сердцу, как камень. Он впервые понял его смысл до конца.)

Это была измена не только ему, мужу, но и их идеалам (ему казалось, что у них были общие идеалы), их целям. Ну, допустим, что цель она перекроила, перекрасила. Но идеалы! А может, идеалов и не было? Он навязывал ей их почти силой. Живи для добра! Ищи в доброте опору для себя. Это и есть цель жизни. Что-то подобное он внушал ей совсем недавно. И она соглашалась с ним. Соглашалась, а сама уже обманывала. Ирина обманывала! И смотрела на него чистыми глазами!

От одной этой мысли его проняла дрожь. И тут же он подумал, что не сможет остаться один в этой квартире. Он будет думать о ней. А она в это время… с Иршей. Уже навсегда. Она с ним, а ты иди, продолжай творить добро! Будь человеком, утверждайся среди людей и услаждайся этим. Своим величием и своим страданием. Развей, распыли себя в толпе и радуйся этому. Люди будут благодарны тебе.

Кто будет благодарен? Один человек, которому доверился, и тот не смог. Не смогла она. А разве его любовь не благодать, не святой дар судьбы?