Веридор. Одержимый принц

Я надеялась, что чувства сына — проходящее. В конце концов, ему почти перевалило за двадцать, естественно, у него были женщины. Но нет, не нашлось той, что вытеснила бы из его мыслей и из сердца Лолиту. На мои слова, что не так то она дорога ему, раз он преспокойно спит с другими, сын невозмутимо отвечал, что эти все женщины ему для опыта, чтобы во время первого раза с Лотти не причинить ей боли и в дальнейшем дарить только приятные ощущения. Он превратился в настоящего Цербера: всюду ходил с ней, баловал подарочками, ни на шаг не подпускал никого. Берёг для себя. Сколько ж я его просила подумать, подождать, но он упёрся — «Лотти станет моей в день совершеннолетия». В конце концов я стала тайком подговаривать Лолиту намекнуть Лихому, что она пока не желает становиться взрослой. Сын, к сожалению, быстро смекнул, откуда ветер дует, и увёз Лотти, только он ведает куда. «Попутешествовать, мир посмотреть,» — в письме писал.

Я точно не знаю, как у них все сложилось и каким таким феноменальным образом Лихому удалось протащить Лолиту в мужское общежитие Академии. Встретилась я с сыном и своей новоиспеченной невесткой через пять лет. Лихой изменился: если раньше при взгляде на Лотти у него горел глаз и сам он преображался, то теперь смотрел зверем всегда, а на «жену», уж не знаю, венчанную с ним или нет, глядел потухшими очами. В их глубине истлела боль и любовь, осталась только забота, сдобренная мимолетными приливами печали.

А Лолита… А Лолита сразу же по прибытии в столицу сбежала под пологом в королевский дворец…

И там ещё ждал удар. Каюсь, я никогда не пыталась сойтись ближе с Чёрной Тридцаткой и дело мне было исключительно до наших с тобой детей, что только до твоих… В общем, я не считала их и не знала, что Гвейн приволок из какого-то приюта девчонку. И вот Лолита принеслась к своей любви и увидала его с другой. Такого счастливого и светящегося изнутри, что злоба и горечь затопила душу нашей маленькой любимицы-Лотти. В тот вечер она рыдала на плече у Лихого и без конца вопрошала, чем она худе той безродной дворняжки? Почему Гвейн, перед которым, она, оказывается, не раз скидывала полог наедине и, представ в истинном обличье, назвалась Лейлой, внебрачной дочкой какой-то горничной, ни разу не вспоминал о ней и даже не узнал, вновь встретив? Она же все эти годы думала лишь о нем и, стыдно подумать, предаваясь любви с Лихим под пологами на узкой казарменной койке в Академии, неотрывно смотрела на спящего по соседству Гвейна, воображая его на месте любовника. Я не видела, я чувствовала, как кровоточит сердце моего сына. Боги, он страдал, но не от своей несчастной любви, нет! Он ощущал практически физическую боль от того, что его любимая лила слезы.

Я знаю, что страшнее преступления, чем совершили мы, вообразить вряд ли можно. Но если кого-то и судить, то это меня. Я знала обо всем и утаила, позволила свершиться непоправимому. Я воспитала Лотти такой, ни на что не оглядывающейся на пути к воплощению своих желаний. Лихой знал об этом ее качестве не хуже меня и просто сам совершил то, чем рано или поздно замарала бы себя его любимая.

Если помнишь, была у избранницы Гвейна одна примечательная черта — она была нема. Однако никакой психологической травмы у неё не было, менталисты не ощущали у неё постоянного стресса. А ещё она была Изменчивой и ходила под личиной, я поняла это, когда уловила неувязки во внешности, которую видела я, не способная распознать иллюзию, но видящая сквозь неё, и все окружающие. Да-да, Кандор, ты и без меня понимаешь, что это значит. По старинной восточной традиции рабам-Изменчивым, посланным в другие страны в качестве шпионов, отрезали языки и заговаривали пальцы, чтобы те ломались, если бы пойманный агент захотел в письменном виде дать показания против Порсула, движимый естественным деланием спасти свою шкуру. Эта девочка, пускай и была истинной любовью Гвейна, на деле была шпионкой заморского соседа и, я подозреваю, втерлась в доверие твоему первенцу, к тому же лидеру Чёрной Тридцатки не случайно.

Была… Страшное слово, роковое, отнимающее надежду и отдающееся в ушах погребальным звоном. Мой сын убил ту девочку, имени которой мы так и не узнали. Понятия не имею, кто и почему стал звать ее Лолой, но это имя замечательно подошло Лолите. Да, наша Лотти просто заняла ее место. Не скажу, что Гвейн не заметил перемену, но объяснения так и не нашел. А нет улик — нет и преступления. Так я думала и молилась, чтобы труп той несчастной никогда не всплыл, выставив на всеобщее обозрение обагрённые кровью руки моего сына. Только вот об одном мы забыли. О древней сказке, на поверну оказавшейся более, чем реальной, — легенду о том, что каждый первенец Веридорских рождается чернокнижником. Сами того не ведая, Лолита и Лихой подписали Гвейну смертный приговор.