Вера изгоев

Перед глазами стояло давно забытое прошлое. Настолько далекое, что вампирша никогда и не думала вспоминать о нем. А вот не забылось, никуда не ушло, осталось. И теперь не давало покоя, терзая душу. Да, именно душу, Даяна четко ощущала, что душа к ней вернулась. Именно она, наверное, пробудила то, что люди называют совестью и чего у вампира не может быть в принципе. Но та же Сатиа ведь не издевалась над всеми подряд, как она сама? Нет, не издевалась. А почему? Непонятно. Наоборот, помогала, кому могла, из своих и даже людям. А тоже вампир. С чего же началось ее, Даяны, падение? Помнила ведь, что в бытность свою человеком, да и в первые вампирские десятилетия, была совсем иной. Увы, родитель ей достался такой, что врагу не пожелаешь. Древний египтянин, жестокий до безумия, почитавший жестокость главным достоинством вампира. Он ломал птенца долго, изощренно, умно, превращая в подобие себя. Поймал Даяну на обиде. Обиде на весь мир, который девушка в глубине сознания считала виноватым в доставшихся на ее долю бедах. И начал медленно подталкивать к мести. Впрочем, нечего все на родителя валить — сама хороша. Радостно кинулась мстить невиновным. Не давали покоя глаза первой ее жертвы — девушки-рабыни, купленной на ближайшем рабском рынке. Клан Орад, к которому тогда принадлежала Даяна, проживал на Среднем Востоке, где приобрести раба проблемы не составляло. Почему-то в этих глазах стояла жалость. Жалость к мучителю. Даяна не помнила, так ли оно было на самом деле, но сходила с ума от стыда. А вскоре, через какую-то сотню лет, быстро умирающие под пытками люди перестали удовлетворять ее возросшую жестокость, и она перешла на самых слабых и молодых вампиров. Причем почему-то обожала издеваться над женщинами, ломая и втаптывая их в грязь, заставляя делать противоестественные вещи. Все они потом входили в свиту Даяны, пытая других еще более жестоко, чем она сама. С радостным энтузиазмом пытая.

В семнадцатом столетии она приняла покровительство клана Арвад и прибыла в поместье Арвэ Мак-Ардоу, перебравшегося в Россию лет двести назад, спасаясь от инквизиции, под корень уничтожившей основные европейские кланы. Там она сразу обратила внимание на редкостно красивую евреечку, совсем юную — и месяца не исполнилось с того момента, как она стала вампиршей. Конфетка, а не девочка. Даяна тем же вечером вплотную занялась Леей — не торопясь, со вкусом. Как ни странно, та не сломалась в первые же дни, не пожелала становиться подобной своей мучительнице. Плакала, кричала от боли, покорно выполняла любые приказы, даже самые отвратительные, кроме одного — самой издеваться над кем-то. Ее упорство привело Даяну в столь дикую ярость, что она начала измысливать совсем уж дикие пытки. Не помогло — Лея оставалась такой же боящейся всего на свете, умоляла, унижалась, но меняться отказывалась. Чего только с ней не творили. Увы, все оставалось по-прежнему. Желание сломить Лею постепенно стало для Даяны идеей-фикс, ее сводило с ума, что какая-то слабенькая вампирша смеет сопротивляться, смеет не становиться жестокой. Она же сама-то стала! Ее же сломили! А она куда сильнее этой твари. Значит, обязана добиться своего. Но десятилетие шло за десятилетием, жизнь Леи превратилась в сущий кошмар, а все оставалось как было. Убийцей ее со временем сумели сделать, но даже убивала она мгновенно и безболезненно, не желая причинять жертве никаких страданий. Даяна привычно измывалась над ней, подруги старались еще больше, чувствуя недовольство повелительницы и боясь, что та примется за них самих, что довольно часто случалось. Бесполезно, ничьи усилия так и не привели к нужному результату.

Остановившись перед комнатой Леи, Даяна поежилась. Проснувшаяся совесть не давала дышать, в горле застрял жесткий, горячий комок, ее всю трясло. Перед внутренним взором стояли наполненные мукой глаза несчастной жертвы. Ведь той тогда пришлось не лучше, чем ей самой прошедшей ночью. Почему такая простая вещь раньше не доходила до нее? Почему?! Или доходила, но ей было плевать? Впрочем, похоже, что нет — родитель ломал птенца не болью, а иными способами. Такого ужаса она сама никогда до сих пор не знала, представить не могла, каково это, пока на своей шкуре не испытала.

Увидев вошедшую в комнату Даяну, нежащаяся в постели Лея испуганно пискнула и отшатнулась к стене, обреченно смотря на мучительницу. Ее начало трясти от ужаса. Снова будет мучить… Даже здесь…

— Госпожа запретила… — почти неслышно шептали ее непослушные губы. — Госпожа запретила…

— Я не за тем, — глухо сказала Даяна, с трудом опускаясь на колени. — Прости меня…

— Простить? — Рот Леи растерянно приоткрылся. — Тебя? Мне?

— Я не понимала, что тебе было так же больно и стыдно, как мне сегодня ночью… Прости меня, суку…

— Ты этого не понимала? — Глаза девушки расширились, она неверяще смотрела на понурую Даяну. — Как можно было этого не понимать? Я…

— Ты потому и отказывалась, что понимала?

— Да. Я не могла. Слишком хорошо знаю, каково оно.