Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

Ремешок на его рюкзаке болтается, и я слышу, как его пластмассовая оплетка ударяется о бутылку с водой при каждом шаге. Я вспоминаю о том, как в последний раз видел своего отца в больнице: бегающие глаза, тело – покрытый синяками коричневый скелет. Аппарат искусственной вентиляции легких издавал хлюпающий звук, проталкивая воздух в его легкие. Вдох, хлюпанье, пауза, выдох, хлюпанье, пауза, вдох. В комнате стоял больничный запах антисептика. Студент-медик, судя по короткому лабораторному халату, вошел, чтобы взять у него кровь. Мне хотелось схватить его за белый халат и швырнуть на натертый воском пол. «От него ничего не осталось, – кричал я про себя. – Займись своей практикой где-нибудь в другом месте». Вместо этого я стоял молча. Студент-медик взглянул на меня, опустил глаза, отцепил капельницу от отцовской руки, прикрепил стеклянную трубку к игле. Она наполнилась темно-красной жидкостью. Сердце все еще билось, глаза все еще искали.

Ветер дует по полям, изгибая стебли рябью, словно волнами, набегающими на берег. Ветер становится громче, волны более бурными. Я один, пью каждую ночь. Что еще есть во мне от моего отца?

Тропа сворачивает влево, ведет в деревню и заканчивается у бара. Лоик придерживает дверь, и мы входим, постепенно глаза привыкают к темноте. Женщина стоит за прилавком и моет стаканы. Облегающее платье, прямые темные волосы до плеч.

Лоик бросает взгляд на нее, затем на бутылки, расставленные над стойкой. Он потирает руки:

«Ура, цивилизация».

Два паломника играют в пинбол на автомате возле двери.

«Взгляни на ее глаза, – Лоик наклоняется ближе и шепчет. – Такие таинственные, такие красивые. Она должна жить в городе. Что она здесь делает?»

Я пожимаю плечами. По крайней мере, снаружи, где прохладный воздух и запах полей, было легче забыться. Но сейчас, в темноте, я чувствую пульсацию у себя за глазами. Мне трудно сосредоточиться.

«Кажется, я знаю, – продолжает Лоик. – Она ждет нас».

Он подходит к стойке. Автомат для игры в пинбол работает громко, а мигающие лампочки усиливают мою головную боль. Я иду в туалет, закрываю дверь, мою руки, брызгаю водой на лицо. Я смотрю на свое отражение в грязном зеркале над раковиной. У меня покраснели глаза. Я прислоняюсь спиной к стене, закрываю глаза и пытаюсь дышать медленно, но сквозь темноту, сквозь цветные пятна, когда я крепко зажмуриваюсь, прошлое возвращается.

Маленький мальчик идет домой со своей матерью. На улице стоит вечер, щебечут птицы. Он скачет вприпрыжку, вместо того чтобы спокойно идти, а его мать смеется. Они входят в свою квартиру и проходят на кухню. Свет горит. Мальчик видит, что его отец сидит за столом: в правой руке он держит стакан, наполовину наполненный желтой шелковистой жидкостью. На столе стоят две пустые бутылки. Мотылек медленно кружит вокруг лампочки на потолке, его тень трепещет на стенах.

Мальчик чувствует, что его мать стоит рядом с ним. Все тихо. Он поднимает голову и видит, как мотылек кружит вокруг него. В комнате жарко, во рту металлический привкус. Он опускает взгляд и видит, что тонкие губы его отца сжаты, а сам он дышит через нос. Его глаза налиты кровью, и он крепче сжимает стакан, угрожая разнести мир на осколки.

Мальчик хватает руку своей матери, сжимает и чувствует, как ее страх просачивается сквозь кожу, пока не становится его собственным.

Несколькими днями ранее мои глаза начали слегка розоветь. Я зашел в аптеку, купил лекарство, которое порекомендовал фармацевт, но они продолжали краснеть. Мой рациональный ум напомнил мне, что я мог подхватить инфекцию. Но ночью, когда я лежал без сна в темноте, я видел языки пламени, несущиеся по земле, пожирая все на своем пути и оставляя после себя пепел, который медленно оседал, подобно мягкому снегопаду.

Я открываю глаза и, прищурившись, смотрю в зеркало. Все еще красные. Когда я возвращаюсь, Лоик стоит, облокотившись на прилавок, и болтает с женщиной.

«Ты выглядишь усталым», – говорит он мне.

«Я просто проголодался».

С деревянной балки наверху свисает свиной окорок. Лоик просит женщину нарезать несколько кусочков и заказывает бутылку риохи. Мы едим соленую сухую ветчину и пьем холодное вино.

Лоик наклоняется ближе. «Испанские девушки – это класс, они очень хорошенькие. Иногда по ночам я все еще не могу уснуть, когда думаю об испанках, которых встречал двадцать пять лет назад. Но они не любят, когда к ним прикасаются, – настоящие недотроги».

Он задирает нос кверху, рассмешив меня.

«Ты можешь только смотреть, – он печально качает головой. – Я не знаю, как они размножаются».

После обеда женщина подходит к двери и машет Лоику, пока мы гуськом идем по траве. Вино, кажется, благотворно подействовало на мою голову. Я не чувствую, что у меня слезятся глаза. Мы пересекаем шоссе, а затем тропа расширяется и ведет через поросшую травой равнину. Справа от нас высятся изрезанные бороздами холмы.

«Дай-ка я расскажу тебе сон, который видел прошлой ночью, – говорит Лоик. – Чудесный сон, который я никогда не забуду: моя лодка плывет по пескам Сахары на всех парусах, а над ней висит большая круглая луна».