Верь мне

– Так вот как ты выглядишь, когда занимаешься сексом по-настоящему, – шепчет он.

62

Прошло несколько дней, прежде чем я почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы взяться за пьесу Патрика. Даже сейчас получается с трудом, но поскольку это его пьеса, я упорствую и постепенно уже могу читать по две страницы зараз, потом по три и, наконец, целые сцены.

Действие пьесы «Мое обнаженное сердце» начинается летом тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года в захудалой квартире, которую Бодлер делит с любовницей Жанной Дюваль. Она жалуется на бедность. Бодлер всегда утверждал, что публикация «Цветов зла» принесет ему удачу. Вместо этого книгу изымают, а самого автора судят за непристойность. Если Бодлера признают виновным, он будет оштрафован или отправлен в тюрьму. Жанна дает поэту возможность выбора: либо она должна продать драгоценности, которые он купил Дюваль на аванс, либо она пойдет работать уличной проституткой, что ей уже не раз приходилось делать.

Бодлер мучается. Он знает, что нужно продавать драгоценности, но не может позволить любовнице сделать это, пока она не наденет их для него в последний раз. Жанна исчезает в их спальне и возвращается обнаженной, но с драгоценностями. В этот момент диалог переключается на строки:

Раздевшись донага и угадав мой сон,
Она оставила себе лишь украшений звон…[19]

Я смотрю чуть дальше и вижу, что вся пьеса следует такой структуре: сцены из жизни, перемежающиеся стихами Бодлера. Вызов и интрига для режиссера.

После того, как они занялись сексом, Жанна уезжает с намерением продать драгоценности, а Бодлера навещает его друг Флобер. Флобера самого недавно привлекали к ответственности за непристойность, за роман «Мадам Бовари», но оправдали. На этот раз власти намерены добиться успеха. Бодлер, предупреждает писатель, срочно нуждается в поиске влиятельных фигур, которые смогут подергать за нужные ниточки.

Бодлер приходит к такому же удручающему выводу. Есть только один человек, о котором он может думать в этом контексте: Аполлония Сабатье, Белая Венера. Именно ей он анонимно присылал одни из самых грубых и жестоких стихотворений из «Цветов зла».

Следующая сцена происходит в доме Аполлонии. Это их первый разговор с момента публикации книги, то есть с тех пор, как она обнаружила, что неизвестный поклонник, который посылал ей эти странные, дикие стихи, оказался тем самым нищим автором, часто посещавшим ее салон. Сцена будто наэлектризована. Сабатье хочет знать, почему Бодлер отказывается от объяснений. Когда она спрашивает, действительно ли у поэта столь сильные чувства к ней, он отвечает: допрашивай стихи, а не меня.

– Да, – говорит женщина. И, учитывая все знания о Шарле Бодлере, она предпочитает думать, что жестокость его стихов – просто литературный прием для создания сенсационного эффекта, а не проблески действительно развращенного ума.

Однако ее реплики написаны таким образом, что, возможно, Аполлония просто пытается убедить себя.

Сцена заканчивается на словах Аполлонии о том, что она попытается помочь Бодлеру, но взамен после суда намерена попросить об одолжении, которое Бодлер должен будет выполнить в любом случае. Бодлер предполагает, что она заставит его пообещать никогда больше не встречаться с ней и не писать ей, но у поэта нет выбора. Он соглашается на условие Аполлонии Сабатье.

В этот момент я перестаю думать о том, что прочитала секунду назад. Сцена с Жанной Дюваль показалась мне хорошо написанной, но несколько упрощенной. Сцена с Аполлонией явно была чем-то другим. Ее персонаж словно слетает с бумажной страницы, сложный и истерзанный. Сабатье явно и привлекает, и отталкивает темнота, которую она чувствует в сердце поэта.

Точно так же, как и я была очарована тем, что чувствовала внутри Патрика. Так мне кажется.

* * *

Второй акт посвящен судебному процессу. В свою защиту Бодлер красноречиво говорит об искусстве, не имеющем отношения к морали. Когда прокурор спрашивает, как автор «Цветов зла» будет себя чувствовать, если кто-то вдохновится одним из его стихотворений и совершит злодеяние, он колеблется. Бодлер утверждает, что стихи могут демонстрировать безнравственность, но они ее не чествуют. Прокурор зачитывает несколько отрывков, явно превозносящих безнравственность, и повторяет свой вопрос: «Как бы вы себя чувствовали, если бы кто-то вдохновился одним из ваших стихотворений и совершил некое злодеяние?» Бодлер настаивает, что у всех нас есть мерзкие мысли. Он всего лишь их озвучил. Впрочем, понятно, что идея вдохновить своими стихами других людей и приобрести таким образом последователей не может ему не льстить.

Суд длится меньше суток. Шесть стихотворений с наиболее рискованными текстами остаются подвергнутыми цензуре, а Бодлера штрафуют на огромную сумму в триста франков.