Венгерский набоб

- Поглядите на Карпати, - сказал, перевесясь через балюстраду, один желторотый денди (сын, заметим для памяти, какого-то венгерского вице-губернатора, живший на папашином иждивении, но уверявший всех много месяцев подряд, что мать у него баронесса, а вице-губернаторов величают в Венгрии не иначе, как "ваше сиятельство"). - Что за удалец! Никто так лихо не умеет править лошадьми в Париже. В самые заторы мчит себе карьером по бульварам. На днях молочник один долго не уступал ему дорогу. "Ну погоди!" - это он ему (я рядом сидел) - и так ловко обошел его, как раз за ось зацепил, тележка - кувырк! - вверх всеми четырьмя колесами; молочник оглянуться не успел, уже под ней лежит. Ему ногу, а у тележки бортик сломал. Молочник - в Консьержери [старинная тюрьма и суд в Париже] жаловаться, но Абеллино в два счета уладил дело, вынул кошелек: "Вот за одну поломку, вот - за другую!" Истинно французское остроумие! Такой же случай с кучером маман моей произошел, баронессы; входит он как-то утром к папа: "Ваше сиятельство..."

Но досказать юному "merveilleux" не удалось: из гостиной донесся шум словно бы триумфальной встречи, и в распахнувшуюся на балкон дверь сияющий, довольный вышел сам Карпати в окружении юных титанов, которые, побросав бильярд и карты, поспешили услышать новости о Мэнвилль и Каталани: о деле, порученном Абеллино.

- Ну что? Чем кончилось? - со всех сторон посыпались вопросы.

- Господа, дайте дух перевести; я в прострации, аффектации и полнейшей экзальтации.

Ему тут же подвинули стул, усадили.

- Победа полная; я даже большего, чем клуб хотел, добился; только потише, господа! Все расскажу, но с условием: не перебивать! Вам известно уже, как решительно стоял на своем этот упрямец Дебуре, директор Оперы: отдать, несмотря на наши требования, роль Зельмиры все-таки Мэнвилль, а не Каталани.

- Это не та Мэнвилль, - вмешался Иштван, - которую несколько лет так восторженно принимали в Санкт-Петербурге, Венеции и здесь, в Париже?

- Ну вот, уже и перебивают! - вскипел Абеллино.

- Прости, но меня фамилия поразила, ведь эта женщина - наша соотечественница... Из Венгрии.

- Именно! - Это было сказано тоном, словно подразумевавшим: "Так что же тут тогда замечательного, если - из Венгрии?" - Ну вот, - продолжал Абеллино, - директор ни в какую, разговаривать даже об этом отказался. И тут на помощь мне пришел старый мой покровитель, случай - в обличье пуделя.

Общий смех.

- Я повторяю: в обличье пуделя. Вы слышали, господа, про последнюю модную пьесу, которая Шекспира и Гюго затмила: "Обри, или Благородный пес"? Сюжет простой: убивают одного благородного рыцаря, но верный его пес обличает убийцу. Тогда король вызывает обвиненного на ордалию [ордалия суд божий, поединок для оправданья (лат.)]: пусть явится и вступит в поединок с пуделем-отмстителем, который и в самом деле побеждает. Какой-то гений состряпал сентиментальную драму из этой истории, и главный герой ее - пудель, господин Филакс. Господин этот уже пол-Европы объехал, везде одни триумфы, сплошные восторги. Букеты дождем сыпались к его лапам (а в карманы хозяина - талеры и луидоры), тщетно взывали пииты и писаки: стыд, мол, и срам, поэзия обесчещена, искусство опозорено! Господин Филакс продолжал себе свое турне и несколько недель назад благополучно вернулся в Париж, где тоже произвел фурор необыкновенный. Сначала, положим, и побаивались его выпустить, так как актеры пригрозили немедля уйти из театра, где собаку к артисту приравняли и цветы, рукоплескания на тявканье да прыжки неразумного животного будут расточать вместо безупречной дикции, выразительной мимики, прекрасного голоса и благородных чувств, кои вознаграждались до сих пор.

- А он неплохо говорит, - шепнул Иштван Рудольфу.

- Не беспокойся, сейчас испортит все.