Венгерский набоб

- Надо, чтобы он ни в чем на меня не походил, - смахнув их, продолжал старик. - Пусть будет лучше отца и умнее. Так и запишите, господин стряпчий. Таиться мне нечего. Скоро пред богом предстану. Хочу, чтобы сын лучше меня был. Вдруг да простятся грехи наши за добрые его дела, - мои прегрешения пред богом и родиной предков моих и всех, кто вели подобную жизнь. Пусть покажет он, какими нам следовало быть. Пусть не развращает его душу богатство, чтобы не пожалел о загубленной молодости на старости лет. Эх, кабы обо мне позаботились в свой срок. Нашел бы отец хоть за половину состояния наставника, человека, который научил бы меня, что делать с другой половиной. Ведь в чем счастье? В деньгах разве? Землях? Во власти? Нет. Все это я имел, а счастлив не был. Душа богатой быть должна. Умным, честным, твердым должен быть мой сын, хорошим гражданином, добрым патриотом, - чтобы не только гербом подтверждал своим благородное звание, но и сердцем.

И лицо престарелого набоба столь достойное, величавое выражение приняло при этих словах, что глядящим на него невольно представились давно опочившие предки его, кто, выпустив лук и палицу из ослабевших рук, наставляли вкруг стоящих отпрысков, как на тысячу лет продлить благоденствие отечества.

- Знаю хорошо, - продолжал Карпати, - стань опекуном над единственным моим сыном ближайший мой родственник или если подкупленные судьи передадут опеку льстивым себялюбцам, они погубят его, бездушным, безрассудным вертопрахом сделают; ведь пороки богача выгодней, нежели добродетели. Одна мысль, что может он попасть под опеку столь испорченного человека, как племянник мой Бела, в содрогание меня приводит! Так и запишите, не стесняйтесь: пред самим господом обвиняю его, что плохой он родственник, дурной человек, никудышный патриот, и только глупость еще кое-как его извиняет. Нет! Я хочу быть уверен, что моего ребенка он не развратит. Хочу сына вверить в такие руки, кои смогут благие его порывы обратить в добродетели, в такие, кои стезей чести и патриотических доблестей его поведут, лелеять будут и хранить надежней, чем я сумел бы с того света; в руки человека, в ком обретет он отца лучшего, нежели я сам был бы ему, и кто любить его будет если не сильней, то умнее меня... Человек этот, которого я назначаю законным опекуном моего сына, граф Рудольф Сент-Ирмаи.

С этими словами старик раскрыл сердечно объятия сидевшему рядом молодому человеку, который, вскочив, пал ему на грудь. И оба долго стояли так, обнявшись, перед безмолвными свидетелями.

Потом Рудольф опустился на место, пробормотав растроганно, что согласен.

- И _она_ хотела ведь так, - прибавил набоб. - Сказала же в свой последний час, отдавая сына твоей супруге: "Будь матерью ребенку моему!" А теперь и я говорю: "Будь отцом моему ребенку!" Счастливчик он. Какую мать, какого отца в наследство получает!

Справясь с этой частью своего завещания, славный старик надолго умолк, борясь с волнением, которое им овладело.

- Но вспомним теперь и о том, кому я горчайшими часами своей жизни обязан, - собравшись с силами, сказал он. - О племяннике моем, который крещен Белой, но назвал себя Абеллино. Не стану все его прегрешения перечислять пред господом, отечеством и передо мной. Да простят ему родина и всевышний, как я ему прощаю! Но не хочу обманывать бога и говорить в этот час, будто люблю племянника. Он так же безразличен мне, как любой посторонний человек. Наказанием ему свыше почитаю я, что, расточив свое состояние за границей, не может он унаследовать моего. Сам искал, сам заслужил, сам и навлек на себя этот удар. Не пришли он мне гроб на именины, не плети козней и не замышляй погубить невинную девушку на выданье, никогда не стала бы она моей женой, упокой, господи, прах ее во земле и душу на небесах, и не родился б сын у меня; он. Бела, был бы моим наследником. Господь рассудил иначе, и сам он тому виной. Теперь его ждет нищета. Долгов у него больше, чем волос на голове. Что же с ним будет? Работать не любит, ничего не умеет, никогда не учился ничему; некуда ему себя девать, ни душу, ни тело. На самоубийство он не решится, сластолюбцы не кончают с собой. Да и не желаю я ему этого! Пусть живет, пускай будет у него время покаяться. И нищеты ему не желаю, не хочу, чтобы нужда заставила его чужие пороги обивать. А назначаю ему в конторе пештского моего адвоката ежедневно получать один золотой. Думаю, этого довольно, чтобы в хлебе насущном не нуждаться. Но за этим золотым надлежит ему каждый раз являться самолично, - никому, кроме него, он выдаваться не будет, а в какой день окажется не востребован, то перейдет в собственность адвоката, и ни арест налагать на этот пенсион в счет долгов, ни авансом ничего выплачивать хоть за день не дозволяется. В день же моих именин единовременно сто золотых будет получать. Пусть всякий раз заранее предвкушает этот день и вспоминает обо мне из года в год.

На сем кончаю я земные свои дела.

Больше нет у меня родичей, о ком надлежало бы позаботиться.