Венгерский набоб

Набоб и впрямь предугадал свой смертный час. Беспричинная радость, неизъяснимо-приятное чувство, о которых говорил он, и вызывались близостью смерти.

Рудольф тотчас послал за доктором; хотя одного взгляда на это лицо довольно было, чтобы удостовериться: медицина бессильна. Пока врач явился, все уже было кончено, оставалось лишь тело выставить.

Для этого в спальной все было приготовлено: гроб, саван, гербы, факелы. Гроб давно уже не страшил его, как когда-то, на день рождения.

Все совершено было по его воле.

Тело выставили там же, где скончалась жена.

В тот же кунтуш одели, в каком он с ней обручился, и в нем положили в гроб.

Тех же певчих пригласили, что так прочувствованно, так трогательно отпевали его супругу. И те же псалмы прозвучали над его собственным телом.

Весть о его смерти облетела округу, и, как в описанный праздник, снова пестрый люд заполонил карпатфальвский двор. Но лица были теперь у всех опечаленные. Никто его не забыл из прежних знакомцев, все до одного поспешили повидать в последний раз, и все в один голос повторяли: не узнать, так его смерть изменила. Даже знавшие его при жизни уже другим.

Гроб до склепа провожала огромная толпа, факелы несли знатнейшие лица страны, и достойнейшие дамы участвовали в шествии.

Обычай требовал, чтобы и единственный наследник, сын, проводил отца в последний путь. Но младенцу было едва полгода, он не мог идти сам, и Флора несла его на руках. И все видевшие ее уверяли, что так заботливо, нежно укрывать, прижимать к себе ребенка могла бы только мать.

Счастливое дитя!

Без страданий довелось ему перенести самый страшный удар, потерю отца с матерью, да взамен еще новых родителей получить.

Слово прощания с добрым старым набобом произнес тот же священник, который так мирно, утешительно говорил и над гробом его супруги. Многие плакали, а всех пуще - он сам, кому других надлежало ободрять. Привел его несколько в себя лишь длинный ряд имен, которые пришлось перечислять. Сколько их благородий, превосходительств и высокопревосходительств, сколько сиятельств, преосвященств и высокопреосвященств прибыли на последний поклон к новопреставленному рабу божию Яношу Карпати! Бесконечный их список хоть у кого мог все чувства притупить.

Но вот отнесли его в тихую обитель, где покой вкушают усопшие, поместив гроб рядом со скончавшейся супругой. Так глухо, заунывно отозвался внизу, в склепе, последний псалом, что даже могильщики заторопились скорее наружу. Тяжелая железная дверь с лязгом захлопнулась за ними.

Отныне его счастье вечно!..

31. ТОЛКИ ЛЮДСКИЕ

Один из богатейших венгерских магнатов последовал за супругой в могилу, залогом своих надежд оставив сына, который родился, когда все уже перестали этого ожидать, и расстроил своим рождением расчеты многих живущих и здравствующих.

А слывший единственным наследником Абеллино, который под дядюшкину смерть назанимал уже миллионы, оказался вдруг нищим, и весть об этом прогремела до самых берегов Сены.

Сложный этот переплет событий всем развязал языки и на несколько недель дал обильную пищу для пересудов, - послушать ежели, так и до правды, пожалуй, не докопаешься.

Зайдем раньше всего к г-ну Кечкереи.

Большой бальный вечер у него. На средства, кажется, графа Сепкиешди, который таким образом пожелал угодить приглянувшейся ему хорошенькой певичке.

Там встретим мы порядочно знакомых.

Тут и Ливиус, тут и Конрад, и забавник Гергей Эрдеи, и Джордж Малнаи, единоборствующий со своим аппетитом, и свободомыслящий Ене Дарваи, и эксцентричный барон Берки, и открывающий каждый бал Аладар Чепчи, и много, много других: всех разве упомнишь.

Сейчас перерыв между танцами, и мужчины собрались в курительной.

Между ними одна эмансипированная дама; кокетливо дымя белой пахитоской, покачивается она изящно в кресле на железных полозьях.

Друг наш Кечкереи, целых три диванных подушки подложив под себя, развлекает общество шутливыми рассказами.

Все смеются. Речь идет о похоронах старого набоба.

Кечкереи как раз комментирует завещание, препарируя его надлежащим манером.

- Милая слабость, во всяком случае, со стороны почтенного нашего вельможи: ирисы так полюбить. Цветы и в самом деле красивые. Он, говорят, и в поле их трогать запретил, а скосит кто ненароком - двадцать пять палок.

Эмансипированная дама замечает по сему поводу, что цветов вообще не выносит, все это сентиментальничанье одно.

- А явор срубить - это он прямо к убийству приравнял, у него во всех лесах рубить их запрещено.

- Что за чепуха! Что это нашло на старика? - полюбопытствовал кто-то.

- Да разве поймешь, что он делал и почему. Это лишний раз только показывает, какой он был сумасброд. Теперь Абеллино одно осталось: заявить, что дядюшка, когда женился, был не в своем уме, так что и брак его незаконный, и сын.

Взрыв хохота был ответом на эту шутку.

Либерал Ене Дарваи почел нужным с серьезной миной заметить, что подобное заявление, по его мнению, едва ли получило бы ход.

- И по-моему, тоже, - смеясь, согласился Кечкереи.

- Но что же будет с Абеллино? - опять поинтересовался кто-то.