Венец терновый (2)

Керчь прикрыта укрепленной полосой из нескольких «УРов», причем позиции ежедневно улучшаются. Их оборона будет активной, так что турки получат контрудар при массированном огне артиллерии в любом месте. Размазывать начнут свои силы по всему фронту, а прорву людей нужно кормить и поить — а подвоз ограничен. Весело им станет!»

Юрий прошелся по кабинету, посмотрел в окно — погода была пасмурной, поздняя осень наступила, еще месяц и зима придет с ее морозами и снегопадом. А вот по весне начнутся проблемы — придут турки в силе тяжкой и начнут сводить счеты, благо московские войска на Правобережье они серьезно потрепали, и отбросили за Днепр.

— Плохо то, что абсолютно непонятно, куда они ринуться. По логике им нужно выбить «керченскую пробку», но уже поздно — в Азове крыс доели, от голода люди восстают, а паша все торгуется. Я бы их выпустил из города, но донские казаки настроены кровожадно. Ладно, завтра выеду и договорюсь — второе «азовское сидение» уже осточертело моим стрельцам.

Галицкий усмехнулся — гарнизон крепости держался до последнего, и вызывал нешуточное уважение. Попытка деблокирования ногайцами успешно отражена — артиллерийский огонь произвел на степняков впечатление. И тем более опасения у мурз Закубанской орды вызывала Тамань — оттуда уже были проведены два похода, которые породили серьезное беспокойство у паши в Анапе — опорном пункте Порты в этих краях.

Так что ситуация была сейчас более чем позитивной, но вот следующая весна грозила серьезными страхами, которые Юрий озвучил, пробормотав:

— А если они в мае и на Галич пойдут, и на Керчь навалятся?! Сила у них неимоверная, особенно после победы. Что я тогда делать буду?! Ведь раздавят меня, как куриное яйцо разбивают кувалдой — только брызги полетят в разные стороны…

Интерлюдия 4

Москва

27 октября 1678 года

— И что мне посоветуете, бояре? Если османы на Киев пойдут в силах тяжких, как город защищать будем?! Ибо ляхам отдавать его для нашей чести невместно, не для того отец мой город у них отнял!

В голосе юного царя прозвучала горечь, но вместе с ней прорвалась упрямая решительность — известие о «Чигиринском позоре» обескуражило всю Москву, и подействовало на всех, после горделивых восхвалений прошлого года, ушатом ледяной воды.

Федор Алексеевич вскинул подбородок и посмотрел на двух своих доверенных приближенных.

Иван Михайлович Милославский, пожалованный боярской шапкой в прошлом году, приходился царю родней по матери, был влиятельным, хитрым и пронырливым. И достаточно богатым, что бы напропалую красть со всех приказов, которыми управлял — Новгородским, Галицкой чети, Большого Дворца, Большого Прихода, Владимирским, Новой чети. А еще двумя немаловажными, особенно в момент тяжелой войны с Оттоманской Портой — Рейтарским и Иноземным. Именно последний приказ осуществлял вербовку и прием на русскую службу всех иностранцев, что предлагали московскому царю свою шпагу.

Второй боярин куда как родовитый и знатный, принадлежащий княжескому роду Голицыных. Младше Милославского на восемь лет, князь, только перешагнувший за тридцатипятилетний рубеж, был умен и статен, прекрасно образован — говорил на польском языке и латыни. И на редкость не корыстолюбив, хотя и не бессеребренник. Нет, заведуя Пушкарским и Владимирским судным приказами, и будучи главным стольником царя, Василий Васильевич не мог не брать подношений по древнему московскому обычаю. Но молодой монарх по изветам его врагов хорошо знал, что взяточничество претило князю, хотя он и придерживался традиций

— Не для того в этом году Киев обменяли на Себеж, Велиж и Невель, чтобы ляхам его обратно возвращать, османов убоявшись, — произнес Милославский, сцепив пальцы и качнув высокой бобровой шапкой. В прошлом году юный царь значительно увеличил состав Думы — с 66 до 98 бояр, пожалования получили многие рода. Федор Алексеевич искал в них поддержку своим, еще пока не видным начинаниям.

— Да и не пойдут турки на Киев, — негромко произнес Голицын. — Пока царство Боспорское у короля готского не отвоюют. Тем паче, Юрий Львович Азовом овладел. И в полон три тысячи османов взял.

Царь поджал губы, юношеское лицо немного зарумянилось, что давно не бывало — Федор Алексеевич постоянно болел, жаловался на недомогание и больные ноги.

Новости с юга приходили оглушительные, одна другой вроде радостные, но и тревожные. Отпущенный из Москвы два с половиной года тому назад «ляшский князь» Юрий Львович отринул навязанные ему условия и принялся править самодержавно, крепкой дланью расширяя пределы своего царства. Оказался умным правителем и удачливым полководцем — по слухам не проиграл ни одной битвы, нанеся татарам и туркам жестокий урон этим несчастным для московских войск летом.