Вот моя эстетическая оценка твоих «четырех прочитавших». А вообще, Ерофеев, ты напрасно расстраиваешься из‐за того, что не все понимают тебя. Твои «Петушки» не так просты, как цыпленок табака «на блюдечке с голубой каемочкой»[535]. К твоим «Петухам» особый ключ нужен. Ты сохрани их и довези до дома[536].
Благодарю тебя за «морошку». Очень хочется попробовать ее. Я тут приготовила немного черной смородины с сахаром. Витамины для тебя. А Ира наша из Парижа прислала тебе джинсы, рубашку и два телефона, куда нужно позвонить, по поводу «обереутов»[537].
На даче есть автобиография Набокова. Когда пр<иедешь>, почитаешь. Прекраснейшая вещь[538]. 26 августа у Ирки был день рождения, и я послала от нашего имени поздравительную телеграмму в Париж. Они звонили и спрашивали, как у тебя дела. Очень беспокоятся за тебя. Мне звонила Седачиха, тебе привет. Она еще в деревне. Игорь Авдиев занимается древнегреческим языком с Асмусом[539], соблюдает все посты и ждет тебя с нетерпением. Я в колхозе немного загорела и похудела, читаю «Божественную комедию» и тоже жду тебя с нетерпением. Постарайся не задерживаться долго у братьев. Приезжай поскорее.
Я ему ляпнула (конечно, неожиданно и для себя самой):
«Ну, пусть хоть хрен привезет».
Смеюсь, каждый раз, как вспомню этот экспромт.
Приветствую тебя, девка, пишу поздно вечером воскресенья 19-го. И уже точно рассчитал, что поздно вечером в воскресенье 26‐го буду на проезде МХАТА[540]. (Интересно, звонили ли тебе попеременно уезжавшие отсюда 7/IX, 11/IX и 15/IX Герасименко, Тихонов и Королев[541]. И довез ли до тебя гостинцы Тихонов.) Неделя эта будет выглядеть так: понедельник – последний наш рабоч<ий> день. Вторник – всеобщий прощальный банкет по случаю закрытия сезона. В среду утром выметываемся из Серебрянки, благодарение Богу, и в среду же вечером я в Кировске у братцев-сестер. Еще четверг и пятницу провожу с ними и, отметя́ все поползновения братцев задержать меня, в субботу утром сажусь в поезд на Москву[542]. Сошлюсь, н<а>пр<и>м<ер>, на то, что задержка больше двух дней будет мне стоить неоплатой жел<езно>-дор<ожного> билета в управлении. (И тут я почти не солгу.) Из Апатит, с вокзала, шлю телеграмму с обозначением точного времени въезда в Москву. Ты ее должна получить в субботу же. Вот и всё, девка. Я почти совсем не трачусь, если, конечно, исключить маленький загул по случаю околевшего Мао[543] (мне не жаль четвертной, и Бог внял моим настоятельным увещеваниям), и если не считать купленной за 18 рублей зимней шапки из каких-то черно-бурых зайцев. И если не считать отданных Вадимчику сорока руб<лей> на дорогу[544]. Жаль, что не успею сбегать в горы за брусникой и сварганить для тебя перед дорогою еще банку брусничных варений. 13‐го битых три часа летали над Ледовитым океаном, я на три часа онемел от кучи разных потрясенностей[545]. Все мыслимые вытяжки из Кольского п<олуостр>ова я уже сделал, и мне давно пора домой. До радостного свидания 26-го. Помнящий постоянно В. Ероф.
Татьяна (Яна) Борисовна Щедрина (1959–2004) вошла в жизнь Венедикта Ерофеева в начале июня 1982 года, познакомившись с ним через актера Алексея Зайцева[546]. К этому моменту она училась вольной слушательницей во ВГИКе[547] и была замужем за Андреем Смелым[548], сыном андеграундного театрального режиссера Г. Залкинда[549]. В этом же июне вспыхнул роман Яны Щедриной с Ерофеевым, впоследствии перешедший в дружбу, которая продолжалась до смерти писателя в 1990 году.
В разгар начавшегося романа Ерофеев совершил путешествие по Северной Двине с тремя попутчиками; перед отплытием из Великого Устюга он отправил письмо Яне Щедриной. Ее ответное письмо мы и публикуем в этой подборке[550].
По нашей просьбе участник и главный организатор этого путешествия Николай Болдырев[551] вкратце описал его предысторию, приводимую далее. В примечаниях к письму Яны Щедриной комментарии Николая Болдырева помечаются нами НБ.