Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

Географическая широта охвата земель, хранящих память о коктейлях («По всей земле, от Москвы и до Петушков»), основана на фольклорно-эпической конструкции от X-а до Y-а, использующейся, помимо прочего, в вариациях горацианского «Памятника» («Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных»[1200], «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой»[1201], а также в ставшей формулой строке «От Москвы до самых до окраин»[1202] из знаменитой советской песни[1203]. Оказывается, что коктейли – это своего рода произведения искусства, которые стали настолько популярными, что распространились по всему миру (ограниченному сознанием субъекта) и стали восприниматься другими людьми как фольклор.

Такой ракурс, предполагающий осмысление рецептов не только как шуточной дискурсивной игры, но и как семантически многоуровневого текста, подталкивает к пристальному прочтению каждого рецепта в отдельности, а также к попытке объяснить функцию их появления в контексте всей поэмы.

Не вооруженным узкоспециальным филологическим знанием глазом видно, что коктейли отличаются друг от друга количеством и качеством ингредиентов, тонкостями рецептуры, способом употребления – каждый из них в результате обладает собственной спецификой. Важно, однако, что алкогольная природа не замкнута на самой себе, и аналогичные ей феномены и паттерны отыскиваются в мире словесности. С чем тогда соотносится стремление соединять едва ли сочетаемые между собой ингредиенты?

В статье «„Сэр, почему вы кушаете своих жен?“: о роли цитаты у Венедикта Ерофеева» Александр Агапов проводит тщательный анализ того, как автор поэмы работал с чужими текстами. Исследователь показывает, что связующим звеном между источником цитаты и произведением Ерофеева почти всегда были его записные книжки, в которые он выписывал большое количество строк, выдернутых из разнородных сочинений, и которые потом неожиданно вплетал в канву своего текста. Главная идея статьи Агапова, идущая вразрез со сложившейся и часто доминирующей традицией чтения насквозь цитатных произведений Ерофеева, заключается в том, что цитаты у него не носят функции ключа-подтекста, которые помогают дешифровать текст. Заимствования, наоборот, надлежит рассматривать не как кратчайший путь к «скрытому смыслу», а скорее как метод построения нового художественного языка, в котором «цитаты, как в калейдоскопе, складываются в новый узор»[1204].

Такой подход к интертекстуальности у Ерофеева кажется наиболее справедливым, а потому хочется развить мысль исследователя, в особенности в перспективе обсуждаемого фрагмента. Действительно, записные книжки Ерофеева, хранящие фразы и строки из прочитанных или даже только мельком просмотренных автором текстов, – это своего рода лаборатория по созданию языка, в которой последний рождается на пересечении всевозможных регистров и стилистических пластов, большого количества выдернутых отовсюду цитат. На таком «экспериментальным» образом полученном языке Ерофеев и создает свой opus magnum – поэму «Москва – Петушки».

В своем исследовании Агапов обращается к одной из первых работ, посвященных поэме, – «Семиосфера Венички Ерофеева» Ю. И. Левина, в основном сфокусированной на природе цитирования и способах трансформации чужого слова. Одной из стратегий Ерофеева, по замечанию Левина, является «кодирование с помощью цитат» – когда автор «пользуется готовыми блоками-цитатами, но для описания данной ситуации берет цитаты, относящиеся к совершенно другим ситуациям»[1205]. Подобный тип обращения с фрагментами чужих текстов особенно сильно проявляется в алкогольных фрагментах, в том числе в обсуждаемых здесь главах. При этом важно заметить, что Александр Агапов, заявляя о методологической близости двух работ, проводит четкую границу между своим подходом и подходом Левина. По Агапову, Ерофеев, выписавший в дневники цитату, мог через несколько лет забыть о ее происхождении – «для Ерофеева не важен ни источник цитаты, ни ее первоначальный контекст: он просто использует ее как строительный материал». По этому поводу хочется, в целом соглашаясь с Агаповым, заметить все же, что память о другом тексте «хранится» в стилистике чужого фрагмента, и это, как кажется, и является для Ерофеева главным критерием для выбора той или иной цитаты.