Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

Последний вопрос, на который нужно ответить, – если «зеленая тетрадка» (иначе говоря, текст МП в том виде, в котором мы его знаем) появилась в 1970 году, то предшествовали ли ей какие-то планы и черновики? Когда Ерофеев придумал сюжет? Мог ли он осенью 1969 года написать отдельные куски (например, про Петушинскую революцию, которую герой видит во сне или бреду, – эпизод очевидно вставной) и даже читать их друзьям, а зимой свести все воедино? И не это ли имеет в виду сам Ерофеев, когда пишет, что осенью 1969 года «добрался до собственной манеры письма», а зимой 1970 «нахрапом» создал МП? И не об этом ли говорит загадочная датировка «ноябрь 1969 года» в поздней записной книжке? Увы, тут вряд ли можно сказать что-то определенное: у нас просто недостаточно сведений.

Записная книжка 1969–1970 годов – единственный письменный источник того периода – здесь не поможет. Действительно, в ней встречаются десятки небольших фрагментов или просто фраз, позже вошедших, в измененном или неизменном виде, в МП. Но таков метод Ерофеева – при написании новой вещи он листал старые записные книжки, выуживая оттуда понравившиеся записи, которые изначально к создаваемому произведению отношения, конечно, не имели. В МП, например, есть заимствования из записной книжки аж 1964 года – разумеется, это не значит, что уже тогда у Ерофеева был замысел «поэмы».

Правда, в записной книжке 1969–1970 годов необычно много материала уникального – не выписок из книг, а острот собственного изобретения, жанровых упражнений, неочевидных идей (уже упоминавшиеся абсурдные арифметические задачи, в МП ставшие загадками Сфинкса, или, например, идея «индивидуальных графиков», отмечающих количество выпитого поденно) и коротких зарисовок, позже почти без изменений вошедших в книгу[1097]. Но, к сожалению, ни один из этих фрагментов нельзя уверенно и надежно привязать к замыслу МП. Иными словами, мы не можем доказать, что ту или иную остроумную фразу Ерофеев записывал в блокнот, уже имея в голове замысел МП и зная место, куда эта фраза «встанет». Скорее наоборот: все такие фразы и зарисовки размещены в записной книжке на равных правах с другими записями и, судя по всему, работая над МП, Ерофеев «выдергивал» их оттуда так же, как и другие записи из этой и других записных книжек.

Наконец, записная книжка не дает никакого намека на то, что летом и осенью Ерофеев обдумывает что-то похожее на МП. В ней нет никаких упоминаний о будущей «поэме», пусть даже косвенных, но есть множество следов другого проекта, которым Ерофеев увлечен в это время. По крайней мере до начала сентября он занят составлением антологии поэтов Серебряного века, и выписки из поэтических сборников являются основным содержанием первой половины записной книжки. Впрочем, нам ничего неизвестно о более поздних осенних месяцах, октябре и ноябре, и, может быть, именно в это время был дан толчок, зародился замысел, реализованный в январе – марте 1970 года, – по крайней мере, это предположение вполне согласуется и со словами Ерофеева о «собственной манере письма», и даже с загадочной датировкой в поздней записной книжке.

В любом случае тут нам остается только гадать, но одну вещь, кажется, можно сказать со всей определенностью: беловая рукопись МП была создана с 17 января по 7 марта 1970 года, и на вопрос «Когда Ерофеев написал МП?» следует отвечать: «В 1970 году». Ну а что касается юбилея, то тут читатель волен решать сам: 7 марта уже позади, но год еще не закончился.

Светлана Шнитман-МакМиллин Созерцательное похмелье Венички Ерофеева [1098]

Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность.

Шекспир. «Гамлет». Акт 2, сцена 2

«Страшно подумать, что наша жизнь – это повесть без фабулы и героя…» – слова из «Египетской марки» Мандельштама[1099], невольно приходящие на память при желании передать содержание «Москвы – Петушков». Композиция 44‐х глав «поэмы» – от пробуждения в неизвестном подъезде до последней трагической сцены мистического распятия на лестничной площадке – образует замкнувшийся круг. Иррациональность пути движущегося в этом круге героя предопределена его внутренним состоянием. По собственному признанию Венички Ерофеева, алкоголь является для него средством мистического вдохновения, с помощью которого он переходит от «созерцания к абстракции» (153)[1100], от внешнего восприятия действительности к постижению метафизических и экзистенциальных проблем:

Я не утверждаю, что мне – теперь – истина уже известна или что я вплотную к ней подошел. Вовсе нет. Но я уже на такое расстояние к ней подошел, с которого ее удобнее всего рассмотреть (144).