Великий карбункул

от человечества, не должны ли были они сблизиться? Если они будут жестоки

друг к другу, кто же проявит доброту к ним? К тому же, думал Джованни, разве

нет у него надежды вернуть девушку к естественной жизни и вести ее, эту

спасенную Беатриче, за собой! О, слабый, эгоистичный, недостойный человек!

Как смел он мечтать о возможности земного союза и земного счастья с

Беатриче, разрушив так жестоко ее чистую любовь? Нет, не это было ей

суждено. С разбитым сердцем должна была она преступить границы этого мира, и

только омыв свои раны в райском источнике, найти успокоение в бессмертии.

Но Джованни не знал этого.

- Дорогая Беатриче, - сказал он, приблизившись к девушке, которая

отстранилась от него, как она это делала и раньше, но только движимая теперь

другими побуждениями. - Дорогая Беатриче, судьба наша не так уж безнадежна.

Взгляни сюда! В этом флаконе заключено, как уверил меня ученый доктор, противоядие, обладающее могущественной, почти божественной силой. Оно

составлено из веществ, совершенно противоположных по своим свойствам тем, с

помощью которых твой отец навлек столько горя на тебя и меня. Оно настояно

на освященных травах. Выпьем его вместе и таким образом очистимся от зла.

- Дай мне его, - сказала Беатриче, протягивая руку к серебряному

флакончику, который Джованни хранил на своей груди. И добавила странным

тоном: - Я выпью его, но ты подожди последствий!

В то мгновение, когда она поднесла флакон Бальони к губам, в портале

появилась фигура Рапачини, который медленно направился к мраморному фонтану.

При взгляде на юношу и девушку на бледном лице его появилось торжествующее

выражение, какое могло появиться на лице художника или скульптора, всю жизнь

посвятившего созданию произведения искусства и наконец удовлетворенного

достигнутым. Он остановился, его согбенная фигура выпрямилась от сознания

своего могущества, он протянул руки вперед и простер их над молодыми людьми, как будто испрашивая для них небесное благословение. Это были те же руки, что отравили чистый родник их жизни. Джованни затрепетал, Беатриче

содрогнулась от ужаса и прижала руки к сердцу.

- Дочь моя! - произнес Рапачини. - Ты более не одинока в этом мире.

Сорви один из драгоценных цветов с куста, который ты называешь своей

сестрой, и вручи его твоему жениху. Цветок неспособен больше причинить ему

вред. Моя наука и ваша обоюдная любовь переродили его, и он так же

отличается от всех прочих мужчин, как ты, дочь моей гордости и торжества, от

обыкновенных женщин. Ступайте же в этот мир, опасные для всех, кто осмелится

к вам приблизиться, но любящие друг друга.

- Отец мой, - произнесла Беатриче слабым голосом, все еще прижимая руку

к своему сердцу, - зачем навлекли вы на свою дочь такую чудовищную кару?

Зачем вы сделали меня такой несчастной?

- Несчастной? - воскликнул Рапачини. - Что ты хочешь этим сказать, глупое дитя? Разве быть наделенной чудесным даром, перед которым бессильно

любое зло, значит быть несчастной? Несчастье - быть способной одним дыханием

сразить самых могущественных? Несчастье - быть столь же грозной, сколь и

прекрасной? Неужели ты предпочла бы участь слабой женщины, беззащитной перед

злом?

- Я предпочла бы, чтоб меня любили, а не боялись, - пролепетала

Беатриче, опускаясь на землю, - но теперь мне все равно. Я ухожу, отец, туда, где зло, которым ты напитал мое существо, исчезнет как сон, как аромат

этих ядовитых цветов, которые в садах Эдема уже не осквернят моего дыхания.

Прощай, Джованни! Твои слова, рожденные ненавистью, свинцом лежат у меня на

сердце, но я забуду их там, куда иду. О, не было ли с самого начала в твоей

природе больше яда, чем в моей!

Как яд был жизнью для Беатриче, чья телесная природа была изменена

искусством Рапачини, так и противоядие стало для нее смертью. И несчастная

жертва дерзновенного ума, посягнувшего на законы бытия и злого рока, который

всегда преследует замыслы извращенной мудрости, погибла у ног своего отца и

своего возлюбленного.

В эту минуту профессор Пьетро Бальони выглянул из окна и голосом, в

котором звучали торжество и ужас, воззвал к убитому горем ученому: - Рапачини, Рапачини, этого ли ты ожидал от своего опыта?

Перевод Р. Рыбаковой

Натаниэль Хоторн. Дэвид Суон. (Фантазия) Подчас мы имеем лишь неясное представление даже о том, что самым

решительным образом сказывается на всем течении нашей жизни и определяет

нашу судьбу. И в то же время существует бесчисленное множество всяких

событий - если только их можно назвать так, - которые вот-вот готовы задеть

нас, но скользят мимо, не оставляя никаких ощутимых следов и ничем не

выдавая своего приближения - ни отблеском радости, ни тенью печали, мелькнувшими в нашем сознании. Знай мы обо всех уготованных нам судьбой

неожиданностях, дни наши были бы так полны страхов и надежд, радостей и

разочарований, что нам не удалось бы испытать и минуты истинного покоя.

Подтверждением этому может служить страница из жизни Дэвида Суона, неизвестная ему самому.

Нас не интересует, что было с Дэвидом до тех пор, пока ему не