Вектор угрозы

Когда горбун опустился на брюхо, телега наконец-то тоже не выдержала, развалилась надвое. Подросток как раз закончил возиться с дробовиком… подскочил к издыхающему мутанту и всадил заряд в упор.

Кабаний визг смолк, и сразу стало тихо. Только что все вокруг гремело, ревело, грохотало выстрелами, а теперь тишина словно ударила в уши. Алекс, тяжело переводя дыхание, посмотрел на спасенных. Женщине на вид лет сорок, но Алекс понимал, что, скорее всего, она моложе – жизнь в Мире Выживших частенько старит раньше времени. Была она сутулая, бесцветная, с длинным серым лицом и с собранными в хвост волосами неопределенного оттенка. Глаза тоже серые, безжизненные. Общее впечатление бесцветности усиливала заношенная серая одежда.

Парнишка с дробовиком – наверняка ее сын. Тоже тощий и сутулиться уже начинает, только глаза другие – живые и черные. Он тоже внимательно рассматривал спасителей. Перевел взгляд со Шведа на Алекса… потом уставился на Яну, которая подоспела к месту перестрелки последней.

– Чего? – буркнула та. – Чего уставился? Сражен моей красотой?

Парень широко улыбнулся и кивнул.

– Он говорить не может, немой, – пояснила мать. – И девушек до сих пор нечасто встречал. Мы одиноко жили, три двора, три семьи – вот и все общество. Спасибо вам.

Она с лязгом вставила магазин в приемник и передернула затвор. Все это женщина проделала привычно, движения отработаны до автоматизма. Жизнь на отшибе, может, и не способствует общению с девушками, но учит другим премудростям, более полезным.

Паренек, глупо улыбаясь, закивал – присоединялся к благодарности, высказанной матерью. Та уже оглядывала разрушения, устроенные кабанами.

– Да, – сказал Алекс, – транспорт ваш накрылся. Ни лошади, ни телеги. Что ж теперь делать будете?

Рядом с разломанной повозкой валялись узлы – семья переезжала и везла с собой пожитки. Женщина пнула ботинком откатившийся к ней мешок.

– Начнем все снова. Живы остались, значит, и хозяйством обзаведемся. Все равно… все равно собирались с самого начала начинать.

– А что так? – вступил в разговор Швед. – Почему снялись с насиженного места? Или Лес опять двинулся?

– Может, и Лес, кто его разберет. Зверье замучило. Лезут и лезут каждую ночь. Курей утащили, свинья была, ту на куски порвали. Я и решила – пока до лошади не добрались, нужно уходить. Ну, вот и ушли.

– Что за зверье? Вы ж, наверное, забором огородились, запирались на ночь? Подкараулить не пробовали? Или капканы ставить?

Парнишка замычал и помотал головой.

– Не помогает ничего, – объяснила мать, – и капканы ставили, и замки вешали на ворота и в курятнике. Ничем их не удержишь, а капканы они обходили. Ловкие, значит. Что за звери, не скажу, их увидеть никому не удалось.

Сын снова замычал и несколько раз ударил себя кулаком в грудь.

– Он говорит, что видел. Стрелял в них из окна, – снова перевела его мычание женщина. – Только описать-то не может. Не говорящий он. Таким родился. А больше их никто не видел, тварей. По ночам стали появляться. Поначалу осторожно, после обнаглели.

Швед теребил бороду, слушая рассказ женщины… потом спросил:

– Вы где-то недалеко от Пастырского устроились, правильно?

– Неподалеку, верно.

Немой кивнул. Он по-прежнему пялился на Яну и улыбался, хотя обстановка к веселью не располагала.

Швед покосился на Алекса, тот кивнул:

– Бесы.

– Точно, – подхватила женщина, – бесами мы их прозвали. А вы о них знаете, что ли?

– Проезжий поминал, – объяснил Алекс. – Сказал, ему никто не верит, думал, мы смеяться будем. Поэтому почти ничего не рассказал толком.

– Не поэтому, – вздохнула женщина, – бесов никто не может разглядеть. О них мы сами ничего не знаем, вот и рассказать не можем. Ну, ладно. Николка, хватит на девочку смотреть, а то насквозь проглядишь. Давай разбираться, что с собой возьмем, что припрячем.

Николка потыкал пальцем в кабанью тушу и замычал.

– Он говорит, давайте кабанятины нажарим, поедим, – перевела мать. – И то верно, поедим вместе? Я вас толком не отблагодарила. Может, из моего барахла вам что-то приглянется, так возьмите на память, а? Вот ты, золотко, может, себе что-то присмотришь? А то ходишь в обносках, так и впрямь никто, кроме Николки, не глянет.

Яна помотала головой:

– Нет, спасибо. Хожу, потому что так сподручнее. Привыкла так.

– И то верно, – вздохнула женщина, – народ сейчас всякий встречается, иногда лучше внимания не привлекать. Да и шмотки у меня не шикарные… Ну что, отобедаете с нами? У нас картошка есть, лук, сковородки, чугунки…

Серое лицо переселенки вдруг сморщилось, из глаз покатились слезы.

– Чу-гун-ки-и… – протянула она, – теперь все бросим, все здесь оставим. Зорьку горбун забодал, зараза… никак теперь не уволочь мои чугунки-и…

Сын неловко обнял мать, что-то тихо замычал. Швед ткнул Алекса локтем и тихо сказал:

– Не могу отказать. Надо бы, а не могу, когда так, от сердца, предлагают.

Немой Николка занялся кабаньей тушей. И орудовал ножом очень ловко. Мать заметила, как глядит на его работу Алекс, и объяснила: