Вехи

единственным   достойным   объектом   жизни   –   служение   общему   благу,   т.   е.   некоторой

сверхличной   ценности.   Пусть   на   деле   большинство   не   удовлетворяло   этому   идеалу

святости, но уже в самом исповедании заключалась большая воспитательная сила. Люди,

как и везде, добивались личного успеха, старались изо дня в день устроиться выгоднее и

при этом фактически попирали всякий идеализм; но это делалось как бы зажмурив глаза, с

тайным сознанием  своей бессовестности,  так  что  как  ни велик был у нас, особенно  в

верхних   слоях   интеллигенции,   разгул   делячества   и   карьеризма   –   он   никогда   не   был

освящен в теории. В этом коренное отличие нашей интеллигенции от западной, где забота

о личном благополучии является общепризнанной нормой, чем-то таким, что разумеется

само собою. У нас она – цинизм, который терпят по необходимости, но которого никто не

вздумает оправдывать принципиально.

Этот   укоренившийся   идеализм   сознания,   этот   навык   нуждаться   в   сверхличном

оправдании   индивидуальной   жизни   представляет   собою   величайшую   ценность,   какую

оставляет нам в наследство религия общественности. И здесь, как во всем, нужна мера. То

фанатическое пренебрежение ко всякому эгоизму, как личному, так и государственному,

которое   было   одним   из   главных   догматов   интеллигентской   веры,   причинило   нам

неисчислимый   вред.   Эгоизм,   самоутверждение   –   великая   сила;   именно   она   делает,

западную   буржуазию   могучим   бессознательным   орудием   Божьего   дела   на   земле.   Нет

никакого сомнения, что начинающийся теперь процесс сосредоточения личности в самой

себе устранит эту пагубную односторонность. Можно было бы даже опасаться обратного,

именно   того,  что  на   первых  порах   он  поведет  к  разнузданию  эгоизма,   к  поглощению

личности заботою о ее плотском благополучии, которое так долго было в. презрении. Но

применительно   к   русской   интеллигенции   этот   страх   неуместен.   Слишком   глубоко

укоренилась в ней привычка видеть смысл личной жизни в идеальных благах, слишком

много накопила она и положительных нравственных идей, чтобы ей грозила опасность

погрязнуть в мещанском довольстве. Человек сознает, что цель была ошибочна и неверен

путь,   но   устремление   к   идеальным   целям   останется.   В   себе   самом   он   найдет   иные

сверхличные  ценности,   иную мораль,  в  которой  мораль  альтруизма  и  общественности

растает,   не   исчезнут   –   и   не   будет   в   нем   раздвоения   между   «я»   и   «мы»,   но   всякое

объективное благо станет для него личной потребностью.

Цель этих страниц – не опровергнуть старую заповедь и не дать новую. Движение, о

котором   я   говорю,   –  к   творческому   личному   самосознанию,   –   уже  началось   я  только

свидетельствую   о  нем.  Оно  не  могло   не  начаться   рано  или   поздно,   потому  что   этого

требовала природа человеческого духа, так долго подавленная. И точно так же, в силу

этой своей естественности, движение не может остановиться, но несомненно будет расти

и   упрочиваться,   захватывая   все   новые   круги;   можно   сказать,   что   оно   имеет   в   себе

имманентную силу, как бы принудительную власть над людьми. Но всякое общественное

движение воспринимается в двух формах: в целом обществе оно – стихийный процесс

коллективного  духа,   в отдельном   человеке   –  свободное   нравственное  дело,  в  котором

главная роль принадлежит личному сознанию. Оттого и у нас теперь настоятельно нужно

разъяснять людям смысл кризиса, переживаемого обществом, для того чтобы отдельные

сознания по косности или незнанию сами не оставались неподвижными и не задерживали

друг друга.

Богдан Александрович Кистяковский

В ЗАЩИТУ ПРАВА

(Интеллигенция и правосознание)

Право   не   может   быть   поставлено   рядом   с   такими   духовными   ценностями,   как

научная  истина,  нравственное  совершенство,  религиозная  святыня. Значение  его более

относительно,   его   содержание   создается   отчасти   изменчивыми   экономическими   и

социальными   условиями.   Относительное   значение   права   дает   повод   некоторым

теоретикам определять очень низко его ценность. Одни видят в праве только этический

минимум, другие считают неотъемлемым элементом его принуждение, т. е. насилие. Если

это так,  то нет основания  упрекать нашу  интеллигенцию в игнорировании  права. Она

стремилась к более высоким и безотносительным идеалам и могла пренебречь на своем

пути этою второстепенною ценностью.

Но духовная культура состоит не из одних ценных содержаний. Значительную часть

ее составляют ценные формальные свойства интеллектуальной и волевой деятельности. А

из   всех   формальных   ценностей   право,   как   наиболее   совершенно   развитая   и   почти

конкретно осязаемая форма, играет самую важную роль. Право в гораздо большей степени

дисциплинирует   человека,   чем   логика   и   методология   или   чем   систематические