Вэкфильдский священник

Таковы утѣшенія, даруемыя бѣднымъ и страждущимъ, и это одно возвышаетъ ихъ надъ остальнымъ человѣчествомъ; во всемъ этомъ они всѣхъ ниже. Кто хочетъ познать горести бѣдняка, тотъ долженъ самъ пережить ихъ. Мы слыхали разглагольствованія насчетъ преимуществъ нищеты передъ богатствомъ, но все это пустыя рѣчи; никто имъ не вѣритъ и не дѣйствуетъ сообразно имъ. У кого есть необходимое для жизни, тотъ не можетъ считаться бѣднякомъ; истинно нищіе ничего не имѣютъ и не могутъ не быть отъ того несчастными. Да, друзья мои, мы должны чувствовать себя несчастными. Никакими усиліями утонченнаго воображенія нельзя заставить себя позабыть о естественныхъ потребностяхъ человѣка: нельзя привольно дышать спертымъ смрадомъ тюрьмы, нельзя утолить мукъ разбитаго сердца. Пускай философы, лежа на мягкихъ подушкахъ, увѣряютъ, что все это можно побѣдить. Увы! Чего стоятъ самыя усилія противустоять такимъ впечатлѣніямъ! Смерть — пустяки въ сравненіи съ ними, у всякаго достанетъ силы умереть: но страданія ужасны, и вотъ чего человѣкъ не въ силахъ выносить.

Для насъ-то, друзья мои, и должны быть особенно драгоцѣнны обѣщанія блаженства на небесахъ: если бы только въ этой жизни ждали мы себѣ награды, то что можетъ быть ужаснѣе! Посмотрите на эти мрачныя стѣны, воздвигнутыя не только ради сокрытія насъ, но и ради устрашенія; на этотъ скудный свѣтъ, дозволяющій различать лишь ужасы нашего жилища; на тяжкія кандалы, наложенныя людскою жестокостью и вызванныя человѣческими преступленіями; когда я вижу ваши изнуренныя лица, слышу стоны ваши, о друзья мои, я думаю — каково было бы счастіе промѣнять все это на царство небесное. Улетѣть на волю, чрезъ безконечныя пространства, проникнутыя сіяніемъ вѣчнаго блаженства, — воспѣвать хвалу Всевышнему, — знать, что никто больше не обидитъ тебя, ничто не угрожаетъ, и вѣчно будешь имѣть передъ собою лишь образъ Всеблагого… Когда подумаю объ этомъ, смерть кажется мнѣ предвѣстникомъ великихъ радостей; когда подумаю объ этомъ, то острѣйшее жало ея обращается мнѣ въ желанную опору; и что въ жизни такого, о чемъ стоило бы пожалѣть? Чѣмъ не стоило бы пожертвовать ради такой будущности? Вѣнценосцы въ дворцахъ своихъ могли бы позавидовать такимъ благамъ; а мы-то, смиренные, развѣ не устремимся къ нимъ!

И неужели намъ суждено насладиться небеснымъ блаженствомъ? Да, все это будетъ наше, лишь бы мы сами захотѣли того достигнуть; и еще на нашей сторонѣ то утѣшеніе, что мы избавлены отъ многихъ искушеній, могущихъ затруднить намъ доступъ въ царствіе Божіе. Постараемся его достигнуть и навѣрное достигнемъ, и притомъ — новое утѣшеніе! — скоро уже. Оглядываясь на прошлую жизнь, намъ кажется, что она была коротка; но остающаяся на нашу долю во всякомъ случаѣ еще короче: по мѣрѣ того, какъ старѣемся, самые дни летятъ быстрѣе, и мы едва замѣчаемъ, какъ минуетъ время. Такъ успокоимся же на мысли, что скоро конецъ нашему странствію; скоро мы сложимъ тяжкое бремя, врученное намъ Богомъ, и хотя бы смерть — единственный другъ несчастныхъ — еще нѣкоторое время отдалялась отъ васъ и лишь издали манила бы къ себѣ усталаго путника, но придетъ время — и скоро придетъ оно! — когда мы освободимся отъ трудовъ, — когда богачи и великіе міра сего перестанутъ топтать насъ ногами, — когда мы съ радостью будемъ вспоминать наши теперешнія скорби, — когда мы очутимся въ сообществѣ всѣхъ друзей своихъ, или всѣхъ тѣхъ, кто стоилъ нашей дружбы, — и когда блаженство наше будетъ неизреченно и къ тому же — безконечно.

XXX. Счастіе начинаетъ улыбаться намъ. Если будемъ стойки, и судьба перемѣнится въ нашу пользу

Когда я кончилъ рѣчь, и слушатели разошлись, тюремный смотритель — одинъ изъ гуманнѣйшихъ людей своего званія — подошелъ ко мнѣ и сказалъ, чтобы я извинилъ его, но онъ обязанъ исполнить свой долгъ и потому переведетъ моего сына въ другую, болѣе тѣсную келью, но каждое утро позволитъ ему навѣщать меня. Я поблагодарилъ его за такую милость и, пожимая руку сына, простился съ нимъ, напоминая ему не терять изъ вида главной своей обязанности.

Послѣ этого я снова улегся на солому, и одинъ изъ маленькихъ сыновей началъ читать мнѣ вслухъ. Какъ вдругъ вошелъ мистеръ Дженкинсонъ съ извѣстіемъ, что есть слухи о моей дочери: кто-то видѣлъ ее часа два тому назадъ съ какимъ-то джентльменомъ; они останавливались въ сосѣдней деревнѣ, завтракали тамъ и направлялись, повидимому, обратно въ городъ. Вслѣдъ за Дженкинсономъ пришелъ тюремщикъ и съ радостнымъ видомъ поспѣшилъ сообщить, что дочь моя отыскалась. Но тутъ вбѣжалъ Моисей, крича, что сестра Софи внизу и сейчасъ придетъ сюда съ нашимъ старымъ другомъ мистеромъ Борчелемъ.

Въ эту самую минуту моя милая дѣвочка вошла и, не помня себя отъ радости, бросилась ко мнѣ на шею и стала нѣжно цѣловать меня. Мать ея молча плакала тоже отъ радости.

— Вотъ, папа, воскликнула моя прелестная дочь, — вотъ тотъ отважный человѣкъ, который меня спасъ: всѣмъ моимъ счастіемъ и свободой я обязана его храбрости.