Вэкфильдский священник

— Сэръ, возразилъ я, — вы не знаете человѣка, насъ притѣсняющаго. Я убѣжденъ, что никакая покорность съ моей стороны не доставитъ мнѣ ни одного часа свободы. Я знаю, что годъ тому назадъ, въ этой самой комнатѣ жилъ и умеръ отъ нищеты задолжавшій ему фермеръ. Но хотя бы моя покорность и одобреніе его поступковъ могли доставить мнѣ помѣщеніе въ великолѣпнѣйшемъ изъ его домовъ, я все-таки не могу сдѣлать ни того, ни другого, потому что совѣсть нашептываетъ мнѣ, что это было бы потворствомъ прелюбодѣянію. Пока жива моя дочь, въ моихъ глазахъ никакой иной бракъ его не будетъ законенъ. Вотъ если бы Господь прибралъ ее — тогда другое дѣло, и съ моей стороны было бы просто низостью, если бы я изъ личной мстительности разлучалъ людей, желающихъ соединиться! Нѣтъ! Хоть я и считаю его негодяемъ, но самъ желалъ бы видѣть его женатымъ, чтобы отвратить послѣдствія его будущаго распутства. Но теперь я былъ бы безчеловѣчнымъ отцомъ, если бы взялся подписать такой документъ, который свелъ бы въ могилу дочь мою, и это единственно ради того, чтобы избавиться отъ тюремнаго заключенія; вѣдь это значило бы, во избѣжаніе собственной непріятности разбить сердце моего дитяти на тысячу ладовъ?

Онъ согласился, что такое сужденіе правильно, но намекнулъ, что здоровье моей дочери такъ уже надорвано, что едва ли она еще долго послужитъ мнѣ препятствіемъ къ освобожденію изъ тюрьмы.

— Но положимъ, продолжалъ онъ:- что вы рѣшились ни въ какомъ случаѣ не сдаваться племяннику; я все-таки не вижу, почему бы вамъ не обратиться съ этимъ дѣломъ къ его дядѣ, который пользуется во всей странѣ такимъ общимъ уваженіемъ и почетомъ? Совѣтую вамъ послать ему по почтѣ письмо, съ изложеніемъ всѣхъ мерзостей, надѣланныхъ вамъ его племянникомъ. И я готовъ ручаться жизнью, что черезъ три дня вы получите отвѣтъ.

Я поблагодарилъ его за совѣтъ и хотѣлъ немедленно ему послѣдовать; но у меня не было бумаги, а всѣ наши деньги, къ несчастію, съ утра были потрачены на съѣстные припасы. Однако, мистеръ Дженкинсонъ снабдилъ меня бумагой.

Всѣ три послѣдующихъ дня провелъ я въ тревожныхъ догадкахъ, какое впечатлѣніе могло произвести посланное мною письмо; но жена все время твердила мнѣ, что надо соглашаться на какія бы то ни было условія, лишь бы меня отсюда выпустили. Вмѣстѣ съ тѣмъ, мнѣ говорили, что старшая дочь моя съ каждымъ часомъ становится слабѣе. Прошелъ и третій, и четвертый день, отвѣта на письмо все не было. И то сказать, трудно было ожидать успѣха отъ жалобы, приносимой совершенно постороннимъ человѣкомъ на любимаго племянника! Вскорѣ исчезла и эта надежда, подобно многимъ предыдущимъ. Однако, духъ мой все еще бодрствовалъ, хотя тѣснота и спертый воздухъ подтачивали мое здоровье, и въ особенности разбаливалась моя обожженная рука. Зато дѣтки не покидали меня и, сидя около меня, пока я лежалъ на соломѣ, поочередно читали мнѣ вслухъ или слушали мои наставленія и плакали. Но силы моей дочери истощались быстрѣе моихъ, и съ каждою новою вѣстью о ней мое безпокойство и горе увеличивались. На пятое утро, послѣ того, какъ было отослано мое письмо къ сэру Уильяму Торнчилю, меня встревожило извѣстіе, что она уже безъ языка. Теперь только я почувствовалъ всю тяжесть тюремнаго заключешя: душа моя рвалась наружу, туда, гдѣ страдала и умирала дочь моя, я жаждалъ быть при ней, утѣшить ее, поддержать, принять ея послѣднюю волю, указать ея душѣ путь къ небесамъ. Слѣдующая вѣсть гласила, что она при послѣднемъ издыханіи, а я не могъ доставить себѣ и слабаго утѣшенія поплакать надъ ней. Мой товарищъ по заключенію пришелъ вскорѣ съ послѣднею вѣстью: онъ взывалъ къ моему терпѣнію… она умерла! — Когда онъ пришелъ на другое утро, то засталъ моихъ маленькихъ дѣтей (они одни оставались при мнѣ), употреблявшихъ всевозможныя старанія утѣшить и ободрить меня. Они умоляли меня послушать ихъ чтенія и уговаривали не плакать, потому что я такой большой, что ужъ это стыдно.

— Вѣдь теперь сестра Ливи стала ангеломъ, папа? говорилъ старшій мальчикъ:- такъ за что же ты ее жалѣешь? Я бы очень хотѣлъ сдѣлаться ангеломъ и улетѣть изъ этого страшнаго мѣста, и папу взялъ бы съ собой.

— Да, прибавлялъ младшій, мой любимецъ:- на небѣ, гдѣ теперь сестра Ливи, гораздо лучше, чѣмъ здѣсь: тамъ все самые хорошіе люди, а здѣсь люди такіе гадкіе!

Мистеръ Дженкинсонъ прервалъ ихъ невинную болтовню замѣчаніемъ, что теперь, когда моей дочери не стало, пора серьезно подумать объ остальномъ семействѣ и постараться сохранить мою жизнь, которая подвергалась несомнѣнной опасности при постоянныхъ лишеніяхъ и отсутствіи здороваго воздуха. Онъ прибавилъ, что я теперь обязанъ откинуть всякую гордость и позабыть свои личныя неудовольствія ради благосостоянія тѣхъ, которые всецѣло отъ меня зависятъ; и что теперь, наконецъ, самое время, и здравый смыслъ и справедливость требуютъ того, чтобы я сдѣлалъ все возможное для умиротворенія своего землевладѣльца.