Век хирургов

Весной 1847 года Земмельвейс пребывал в состоянии отрешенности и одиночества. Самочувствие его было настолько плачевно, что Коллечка забеспокоился, как бы у него не случился нервный срыв, а потому стал настаивать на его по крайней мере недельном отдыхе. Он полагал, что это помогло бы ему на время отстраниться от мыслей, лопастями не прекращающей вращения мельницы разъедающих его ум, покинуть среду, населенную исключительно смертельно больными и мертвецами.

Старания Коллечки не пропали даром, и ему удалось склонить Земмельвейса к путешествию. Второго марта 1847 года он на три недели уезжает в Венецию. Ни он сам, ни Коллечка, его близкий друг, не догадываются, что это станет последним и, более того, судьбоносным перерывом перед крутым поворотом на жизненном пути Земмельвейса.

Через три недели Земмельвейс вернулся из Италии, так и не отдохнув по-настоящему. Вечером двадцатого марта он снова оказался в Вене. Предрассветные сумерки следующего дня снова застали его в морге за препарированием трупов. Привыкнув к тому, что в непосредственной близости от него работал Коллечка, он с удивлением отметил, что его место пустует. Он ждал. Но ждал напрасно.

В конце концов в комнате, где он работал, появился патологоанатом, служитель этого морга, и Земмельвейс спросил у него, куда подевался его друг.

Старик посмотрел на него растерянно, не понимая, о чем тот говорит, и ответил: «Но, господин доктор, разве вы не знаете? Господин профессор Коллечка умер».

На одном из вскрытий какой-то нерадивый студент повредил руку Коллечки скальпелем. Это была всего только крошечная царапина. Коллечка даже не обратил на нее внимания. Но уже к вечеру следующего дня у него поднялась температура и появился озноб. Несколько дней спустя он лежал в горячечном бреду. Земмельвейс затребовал протокол вскрытия тела Коллечки.

Читая этот протокол, Земмельвейс чувствовал, как кружится голова, как земля уходит из-под ног. Там было сказано: нагноение и воспаление лимфатических желез, вен, реберной плевры, перитональной оболочки, перикарда, коры головного мозга!

«Все еще вдохновленный сокровищами Венеции, – писал Земмельвейс позже, – и растревоженный новостями о смерти Коллечки, одним словом, находясь в состоянии весьма возбужденном, ум мой вдруг прояснился. Для меня стала очевидна полная идентичность болезней: той, от которой скончался Коллечка, и той, что была причиной смерти стольких рожениц…»

Поскольку результаты вскрытия были одинаковы, у него назрел вопрос: не являются ли также одинаковыми причины смерти Коллечки и рожениц, больных послеродовой лихорадкой? Коллечка умер из-за царапины, в которую на скальпеле были занесены гнилостные частицы трупных тканей. Не могло ли случиться так, что он и его студенты на своих руках занесли те же разлагающиеся частицы в поврежденное лоно рожениц, когда от работы в морге переходили непосредственно к осмотру пациенток? Этот вопрос преследовал Земмельвейса днем и ночью.

В его мозгу совершалось безостановочное движение: там беспорядочно громоздились пугающие догадки, одна мучительнее другой. Если его теория была верна, тогда становилась понятна внушительная разница в уровне смертности в первом и втором родильном отделениях.

Во втором отделении не работали ни врачи, ни студенты, а лишь акушерки, которые уж точно не вскрывали трупов до осмотра рожениц.

Потрясение Земмельвейса было так глубоко, что он стал опасаться собственного помешательства; стал думать о самоубийстве. Упрекал себя в том, что собственными руками убил бесчисленное множество женщин. Земмельвейс лишился сна. Он никогда не простил себе этого и мучился до конца своих дней. Много лет спустя он писал: «Одному Богу известно точное число тех женщин, которых я раньше времени отправил в могилу».

В мае 1847 года он вступает в борьбу против смерти.

Пятнадцатого мая под собственную ответственность, не спросив Кляйна, на дверях клиники он вывешивает распоряжение: «С сегодняшнего дня, пятнадцатого мая 1847 года, каждый врач и студент, возвращающийся из анатомического театра, до того как войти в родильное отделение, обязан вымыть руки хлорированной водой, бочонок с которой установлен у входа. Это распоряжение распространяется на всех. Без исключения. И. Ф. Земмельвейс».

Тогда Земмельвейсу еще не было ничего известно о бактериях, которые и вызывали послеродовую лихорадку, а также прочие гнойные раневые инфекции. Еще тридцать лет отделяли человечество от их открытия. Но он сумел раскрыть тайну их попадания в рану – через руки и инструменты врачей и хирургов, и именно это утверждение через тридцать лет стало основополагающим принципом асептики. И вот, пятнадцатого мая началась борьба всей его жизни.