Век Филарета

   Матушка-государыня Екатерина отметила надворного совет-пика Гаврилу Державина, сочинившего славную оду «Фелица». Был утвержден договор с Австрией о разделе Турецкой империи (до чего дело, правда, так и не дошло). Среди многих доносов императрица выделила те, в которых намекалось на намерение наследника, великого князя Павла Петровича, превратить воз­никшие в дворянских кругах навет, правда, крайне неприятный и настораживающий. Радовал сердце внук Александр, в пять лет выучившийся читать, могший рассуждать с недетской серьезностью, оставаясь по виду сущим ангелом: голубоглазый, с кудрявыми белокурыми локонами и яр­ким румянцем на нежном личике.

   В ту пору государыня назначила ему законоучителем прото­иерея Андрея Афанасьевича Самборского. Исходила она при этом из того, что отец Андрей многознающ, полжизни провел за гра­ницей и потому сможет предоставить великому князю Александру и брату его Константину всю полноту познаний Закона Божия на новейшем европейском уровне. Петербургский митрополит Гавриил, правда, осмелился заметить, что уж больно не похож отец Андрей на православного священника: брит, ходит в светской одежде, женат на англичанке — ну совсем пастор, а не российский батюшка. Государыня этим мнением пренебрегла. Она вознаме­рилась приуготовить из внука подлинно европейского государя. Вот почему главными наставниками внуков были определены представители родовитой русской аристократии во главе с гене­ралом Николаем Ивановичем Салтыковым, а действительным вос­питателем стал тридцатитрехлетний швейцарский адвокат Фре­дерик Сезар де Лагарп, воодушевленный высокими идеями.

Пруссия в ту пору готовилась к новым войнам, Англия и Франция богатели, хотя и по-разному. В Лондоне Вестминстер и Букингемский дворец смогли договориться о разделе власти ради сохранения себя самих в состоянии благополучия и всевоз­растающего процветания. А в Париже Лувр по-прежнему видел себя вершиною власти, не сознавая, что таковой уже не является.

   Франция действительно богатела: осваивались торговые фак­тории на Востоке, появлялись новые мануфактуры и фабрики, развивались торговля и банковское дело. Если бы жизнь чело­веческая зависела лишь от материальных обстоятельств, норман­дцам, беарнцам, бургундцам и парижанам предстояло бы безоб­лачное житье на пути превращения во французскую нацию. Но человек несводим к одному желудку.

   И как в ветхозаветные времена позавидовал Каин Авелю, сильно огорчился, восстал на брата своего и убил, так и французские верхи отвернулись от братьев своих меньших, считая их не более чем за полезный и безгласный скот, а низы ожесточились на

аристократию и дворянство. И темная сила раздувала эту вражду.

   Впрочем, на поверхности видно было лишь стремление к благу, даже всеобщему благу, уверения в желании счастья для всех. Зло ведь никогда не выступает под своим именем, старательно прикрываясь благородными намерениями.

   Вдруг появилась масса памфлетов, воззваний, обличений, в которых истина переплеталась с клеветою, призывы к облегчению положения крестьян смешивались с требованием равенства вообще, вопреки самой человеческой природе. Звучал христиан­ский лозунг братства, но все было проникнуто духом враж­ды и приправлено едкой насмешкою. Громовый хохот стоял над французскими землями: осмеивалась религия, «тупое исполнение пустых обрядов»; осмеивались старые порядки, по которым дво­ряне процветали за счет нищих крестьян, живущих в землянках и питающихся просовой кашей; осмеивалась надменная королева Мария-Антуанетта, а там и сам король Людовик XVI. Но общество оказалось так разделено, что верхи — двор и аристократия — если и слышали шквал недовольства, то не сознавали его значения.

   Впрочем, иные отлично сознавали. Так на пожаре иной про­хожий радуется случаю погреться, а ловкий вор — возможности поживиться. Братья короля прикидывали, как бы спихнуть Лю­довика с трона, жиреющая буржуазия мечтала о баронских и графских коронах на своих каретах, высшее католическое духо­венство — все сплошь развращенные до мозга костей аристократы — готовилось к радикальному преобразованию Церкви... И так, ин­тригуя, богатея и веселясь, Франция шла к кровавой революции.

Между тем в России на Францию продолжали смотреть снизу вверх, желая поучиться у просвещенной Европы премудростям и французской моды, и новейшей французской философии. Па­рижские просветители с готовностью пользовались денежной по­мощью, щедро предлагаемой российской императрицей, обме­нивались с нею прекраснодушными посланиями, которых нрав­ственные рассуждения сильно бывали разбавлены неумеренной лестью повелительнице Северной Пальмиры. На ее приглашение прибыть в Петербург не спешили, но наконец Дени Дидро ре­шился. Екатерина Алексеевна предназначала его в наставники внуку.

   Дидро ехал в дикую Московию с настороженностью и любо­пытством, полагая своей