Век Филарета

   Владыка еще раз благословил священника, поцеловал его, и легкие слезы от нечаянной радости побежали из стариковских глаз.

   — А ты все же виноват предо мною,— с мягкою укоризною добавил Филарет,— не предупредил меня о поправках в церкви.

   Ждали, что архиепископ тут же уедет, но он остался, зашел к священнику в дом,  с готовностью принял закуску, пил чай и, казалось, никак не решался отправиться в Тверь. Духовные повеселели, но вели себя с осторожностию, будто шли по скользкому льду. Никто и не догадывался, какой редкий душевный покой вдруг обрел строгий архиерей неказистом домике сельского попа.

   Невольным плодом пережитых волнений стали стихи, написанные на обратном пути:

 К тебе, о Путь непреткновенный,

 К Тебе, Путь истинный, живый,

 Взывает путник утомленный,

Пути его во тьме не скрый.

Сей путь мой не в водах и в море,

Но волны есть в душе моей…

Явись, волн укротитель, вскоре

И волны запрети страстей!

Спаси, Наставник! Гибну! Гибну!

Умилосердись, ускори…

И с гласом грозным руку мирну

Извлечь молящего простри.

Глава 5

ПОРА НАДЕЖД И ТРЕВОГ

   Три года продолжались тяготы Андрея Медведева. Уйдя в гневе из княжеского дома, он

поклялся больше не ступить туда ногою, однако любые клятвы опрометчивы. Не раз еще он ходил к князю, смиряя гордыню, а толку не было. Пошла просить мать, но ей барин поставил условие, чтобы Андрей повинился перед ним.

   - За что? —вскрикнул Андрей на материнские уговоры,—  За то, что сломал мою — и не только мою жизнь? Его светлость мнит себя хозяином моим — так нет же! Лучше в петлю головой, лучше в солдаты!..

   Сколько уже знал Андрей историй про незаконных детей знат­ных вельмож, вдруг, по их хотению и дозволению государя, ста­новящихся полноправными дворянами. Как ни отгонял подобные мысли, все же иногда тешил себя с усмешкою таким ослепитель­ным поворотом судьбы... Во фраке, с тщательно завязанным плат­ком под горлом, в одной руке цилиндр, в другой тросточка, на высоких сапогах позвякивают шпоры (такой наряд он увидел однажды на молодом франте, гостившем в соседнем имении), он входит в большую залу лысковского дома, а там за клавикордами сидит Аня... Но такой исход был невозможен, а стало быть, и не нужны были ни фрак с тросточкой, ни формальное усыновление, надежду на которое не оставляла мать.

   «Да неужто лишь к этому сводится вся жизнь человека?» — задавался Андрей вопросом, ответ на который уже имел в сердце. Однако знание сие было сугубо умственное. Подспудно же в нем нарастала некая огромная внутренняя сила, и какими же мелкими, ничтожными виделись обычные житейские устремления боль­шинства людей. Будто предлагали ему нынешнему надеть детскую одежонку и так в ней жить...

   По рассказам странствующих монахов и Ольги Васильевны он представлял себе и иной образ жизни —монашеский, при котором житейское низведено на последнее место, а вся жизнь с утра до вечера, нет, с ночи и до ночи, от последующей утренней звезды до первой вечерней отдана служению Богу. Сми­рение, терпение, милосердие заменяют в человеке все низменное, суетное и постыдное. Не ради скоромимопроходящих радостей сего суетного мира живет и трудится человек, а ради спасения бессмертной души своей и всех иных человеков... Пре­краснее такого служения и нет ничего на свете!

   В характере Андрея причудливо сочетались страстность, пыл­кость воображения и трезвая, скептическая практичность. Он ре­шил уже безоговорочно, что отказывается от мирского образа жизни, однако намеревался прежде проверить и узнать непос­редственно, каково оно монашество на деле.

   Мать тем временем продала шаль и телочку. В уездном прав­лении нашли нужного человечка, и мелкий чиновник за двадцать пять рублей ассигнациями сделал то, что казалось невозможным: раздобыл копию вольной и метрическое свидетельство, на осно­вании коих Андрей Гавриилов Медведев приписывался в мещан­ское сословие города Арзамаса. Мать уговаривала его уехать пос­корее и подальше, опасаясь княжеского гнева, но у сына были свои планы.

   Осенью 1817 года в серенький и пасмурный день Андрей в обличье бедного странника, в лаптях и худой одежде отправился в Саровскую обитель. От многих слышал он похвалы сей обители как рассаднику истинно подвижнической жизни, рассказы о свя­тости некоторых старцев, об их подвигах благочестия и высокой духовной мудрости. Правда, доносилось и иное до него: монахи корыстолюбивы и ленивы, уловляют в свои сети тех, от коих намерены получить пользу для себя.

   «А вот мы и просмотрим, как оно на самом деле!» — с такою мыслию шагал Андрей. Прежде принесения немалой жертвы ~— а часть его души печалилась уходу от мира — он положил твердо убедиться, что прославленная обитель достойна его жертвы. «Я-то готов, я на все готов, но пусть они прежде...» Он не мог ясно сказать себе, чего «прежде» он ожидает видеть, но полагал по отношению к его нищему виду определить, верно ли, что монахи корыстолюбивы. Если так, он намеревался отправиться дальше в поисках подлинно святой обители.

   Решительным шагом он вступил в монастырские ворота, не обратив  внимания на