Век Филарета

Вечером в домашней церкви отслужили панихиду, и владыка сам начал чтение Евангелия по усопшему своему собрату и соимённику. День выдался трудный, но всё отступило назад рядом с великой тайной отшествия к жизни вечной...

Он так любил жизнь, всю жизнь в её божественной высоте и премудрости, в будничном невзрачном облике и в ярких проявлениях гения. Любил людей, этот суматошный и дорогой сердцу город, любил деревья, цветы, запахи — особенно липового цвета и свежевыпеченного хлеба, это с детства осталось... Любил русские дороги, которым нет конца, любил книги, в которых чего только нет, и так интересно разбираться в этой мешанине, выбирая драгоценные крупицы истинного знания... Любил красоту храмов Божиих, древний лад богослужения, пение хора, огоньки лампад и свечей, запах ладана... Как много он любил в этой жизни... Но и как же спокойно знал, что эта дорогая и столь милая жизнь — ничто в сравнении с жизнью бесконечной...

В кабинете Филарет прилёг было на диван, но, почувствовав, что впадает в дрёму, встал. Зажёг на письменном столе две свечи под зелёным козырьком и придвинул лист бумаги.

Теперь стало ясно, что русская Библия будет. Надо Горского вызвать посоветоваться, какие книги для перевода взять московской академии... Скоро, а может и не скоро, но непременно получат все православные понятный текст Священного Писания. Прочитают — и умягчатся сердца помещиков, утихнут страсти мужицкие, благонравие укоренится в молодых сердцах... и нищие, полуграмотные сельские попики, презираемые дворянами и чиновниками, смогут обрести верную опору. Помоги, Господи!

Редеют ряды иерархов. Владыку Евгения уж под руки водят. Архиепископ Иннокентий Борисов, учёный богослов и пламенный проповедник, преставился, не дожив до шестидесяти. Хорошо, что Брянчанинова сделали архиереем, его слово нужно... А новоиспечённый владыка всего-то на три года старше его... Пора и самому готовиться...

В тот день вечернее правило митрополита длилось дольше обыкновенного. Но не успел он подняться с колен, как услышал за дверью голос Алексея.

   — Что там? — спросил Филарет.

   — Один человек просит пустить к вам, — не входя в спальню, ответил послушник. — Со слезами умоляет, я бы не осмелился иначе...

   — Пусти в кабинет.

Филарет набросил халат, надел скуфейку и перешёл в соседнюю комнату. Слабый свет от неугасимых лампад перед иконами померк, когда Алексей зажёг свечи в канделябре. Послушник вопросительно глянул на митрополита.

   — Выйди... но будь рядом.

Торопливый стук сапог раздался за дверью, и в комнату вошёл высокий господин в распахнутой шубе, из-под которой виднелся модного покроя фрак, золотистый жилет с перламутровыми пуговицами, к одной из которых был привешен лорнет. Благополучнейшему виду господина противоречило искажённое испугом лицо. В руке он сжимал пачку ассигнаций.

   — Чем обязан, сударь? Час поздний, — строго сказал Филарет.

   — Ваше святейшество! Святой отец! — с отчаянием выкрикнул незнакомец так громко, что Алексей на всякий случай сунул нос в комнату. Его успокоило то, что вслед за криком гость рухнул на колени, — Сгорело! Сгорело моё можайское имение!

Тут Филарет вспомнил его.

   — Прискакал кучер! В тот самый час, как я у вас кощунствовал, и загорелось!.. Дом сгорел, один флигель, конюшни, амбары, сараи... Простите! Простите меня, Христа ради!.. Возвращаю вам...

   — Всемилостивый Господь наш Иисус Христос да простит вас!.. — Филарет осенил склонённую белокурую голову крестным знамением. — А деньги примите, пригодятся... Алексей, проводи господина!

Часть седьмая ГЕФСИМАНИЯ

Глава 1 НАДЕЖДА И ОПОРА

Новое время надвигалось на Россию. Всё так же весеннее солнце светило с голубого неба, растапливая сугробы и порождая ручьи и ручейки, всё так же полнились водою реки и ломали сковывающий ледяной панцирь, земля освобождалась для продолжения жизни, но более обыкновенного взволнованы были все шестьдесят миллионов российских подданных и их государь.

Шаг за шагом близилось уничтожение крепостной зависимости помещичьих крестьян. Ожидание великого преобразования, менявшего вековые устои, вольно и невольно отзывалось на общем укладе жизни. Всё пошатнулось.

Иным мечтателям-либералам казалось, что пришёл век свободы, отныне нет невозможного, говори что вздумается, обличай, ниспровергай, утверждай. Другим, людям практическим, думалось, что век-то пришёл железный и грех упускать свою выгоду от железных дорог и фабрик, благоразумные англичане и немцы изобрели прокатные станы, паровой трамвай, фотографирование, магнитно-игольный телеграф, электромотор, телефон, банки и кредит, револьвер Кольта и капсюльное ружье с затвором. «Оставьте нас в покое!» — молили третьи, желавшие жить попросту, как деды и прадеды, в мужицких избах или княжеских дворцах, служить в купеческих конторах или златоглавых церквах. Но нельзя жить в мире и быть свободным от него.