Век Филарета

Владыка Филарет на вопросы недоумевающих о масонстве отвечал твёрдо и определительно: «Зачем пить из сокрытых и, может быть, нечистых кладезей, когда для нас всегда готовы душеполезные творения отцов церкви?» Сами же масоны не могли ответить на прямой вопрос: «Зачем заходить к Богу с заднего крыльца, когда переднее открыто?» Открытый характер первопрестольной чуждался неуместной в делах веры таинственности, ложи оставались малочисленными.

По докладам благочинных и консистории положение всё же виделось вполне благополучным, но владыка ощущал, как в глубинах созревают течения опасные, как мелеет вера, подобно Москве-реке, как облипает церковный корабль тина формальной обрядности и мирской нечистоты. И то сказать, прямо под боком митрополита творилось втайне непотребное.

Как-то утром владыка вышел до завтрака в гостиную в поисках Герасима или Никандра, никак не шедших на звонок, и увидал бедного деревенского диакона, русоволосого, сильно загорелого, с лицом усталым и опечаленным.

– Что ты за человек? – спросил Филарет.

Владыка был в потёртом халате, и диакон отвечал без стеснения:

– Да заблудился, батюшка, никого не найду. А хочу я броситься в ноги преосвященному. Добрые люди надоумили: пойди пораньше, да и попроси.

– Что за дело у тебя? – мягко спросил Филарет.

– Беда! Диакон я, имею семью большую, имею кое-какие выгодишки в селе нашем, но теперь хотят определить другого на моё место. А меня угнать аж за пятнадцать вёрст. Версты-то ладно, а как же я со всем хозяйством моим тронусь? Пятеро деток, жена, тёща да сестра вдовая с мальцом… И с чего бы – вины за мною, батюшка, никакой нет.

– Садись пока, – пригласил владыка. – Кого же ты просил?

– Да многих… – протянул диакон, смекая, не поможет ли новый знакомец и во сколько это обойдётся, – Правду говоря, батюшка, меня уж обобрали как липку. В канцелярии преосвященного дал писарю двадцать пять рублей, в консистории опять двадцать пять, здешнего прихода диакону семьдесят пять рублей… а дело стоит! Говорят, экзаменовать меня надобно.

– Это правда, – уже строго сказал Филарет. – Я экзаменатор.

Диакон неловко опустился с дивана к ногам митрополита.

– Батюшка, пожалей меня! Мне уж тридцать пять годов, что я помню!.. Вот осталось всего двадцать пять рублей у меня, пятнадцать-то я на дорогу отложил, а десять – возьми, батюшка, только сотвори ты мне эту милость!

Филарет глянул в глаза диакона, и так был чист простодушный и опечаленный взгляд, что владыка не мог ему не поверить.

– Давай мне свои десять рублей, – велел он, – и приходи назавтра к девяти в эту комнату. Дело твоё будет решено.

– Милостивец! – всплеснул руками диакон. – Да уж я прибавлю…

– Ступай! – прикрикнул Филарет, и диакон поспешил выйти.

На следующее утро он явился к назначенному часу, и по приказанию владыки его пропустили в комнаты. В гостиной диакона ждал Филарет, облачённый в парадную рясу, с панагией, лентами и орденами, ибо собирался ехать в Страстной монастырь служить.

– Виноват, святый владыко! – воскликнул диакон и пал в ноги митрополиту. – Я к экзаменатору пришёл!

– Встань! – приказал Филарет. – Я твой экзаменатор. Не бойся ничего. Я рад, что смог от тебя узнать правду о своей канцелярии. Дело твоё мы покончим быстро.

Он позвонил в колокольчик и приказал Никандру позвать ранее вызванных писарей и здешнего диакона. Едва те переступили порог, владыка подчёркнуто смиренно обратился к ним:

– Каюсь перед всеми вами, братие, что вчера взял от этого диакона десять рублей. По словам Священного Писания, «аще дадите, воздастся вам четверицею», я вместо десяти даю ему сорок рублей, – и он протянул обомлевшему от изумления диакону несколько ассигнаций. – Ты взял двадцать пять рублей – дай ему сейчас сто, то же и ты сделай, а ты, духовное лицо, вместо семидесяти пяти дай ему триста.

Диакон прижал ворох ассигнаций к груди, губы его тряслись, и видно было, что бедный готов разрыдаться. С непередаваемым словами чувством он смотрел на митрополита, но тот поспешил прервать молчание:

– Ступай, отец, домой. Оставайся на своём месте. Буде нужда какая – относись прямо ко мне… А с вами, – обратился митрополит к взяточникам, – вечером разберусь.

Один, всегда один, отделённый от массы людской саном и авторитетом, властью и познаниями… Рядом мать (он перевёз её из Коломны и поселил неподалёку от Троицкого подворья), не забывают брат и сестра, другие родственники, всё так – а хотелось прилепиться сердцем к тому очагу, который не то чтобы грел, нет, который нуждался бы в его участии… Но монашеский удел выше семейного и благодатнее уже потому, что не нескольким человекам служит монах, но – многим. Так Филарет жар своего сердца и душевное тепло отдавал своим духовным чадам, не жалея ни сил, ни времени.