Ведьмины тропы

Степан хотел было возразить, что после вечерни не подобает ходить по гостям, что пора домой, упасть в холодную постель и забыться дурным сном. Но давно понял: Лешка все равно настоит на своем. В этом обезображенном бородавками, приземистом шумном мужичке было что-то поистине чудное. По первости виделось: шут, баламут, не сыскать дельности и осанки, присущей купцу гостиной сотни[46]. Спустя неделю иль две ты обнаруживал, что сквозь кривляние проступают иные черты, что не зря люди так охотно обнимают его, что сделки в две сотни рублей совершает он с легкостью, с коей некоторые покупают калачи.

Потому Степан послушно сел в его сани, подчинился воле приятеля и слушал все дорогу о сибирском воеводе, что проворовался донельзя.

На окраине дышалось легче. Небольшие домишки подозрительно глядели на гостей. Темные дворы, снег, скудно белевший возле заборов, тишина, что нарушалась лишь обиженным лаем и песнями городских птах. Степан только успел подумать, что ж забыли здесь, как Лоший свистнул, сани остановились, и приятели зашли, отворив кособокую калитку.

– Скобель! Эй? Встречай гостей!

Лоший непостижимым образом находил дорогу в кромешной тьме, уклоняясь от кустов, что в обилии росли вокруг дома. Степану повезло куда меньше, полы его шубы вечно хватали ветки, он чертыхался и молвил вслух: «Обормот ты, Лоший».

– Эт мы поглядим еще, – отозвался тот беззлобно.

Дом Скобеля напоминал дом бедного крестьянина, коих Степан перевидал немало на родине. Печь топилась по-черному, полати, лавки, стол и поставцы с глиняной посудой. А хозяин избы выглядел чудно´. На тощем скудомясом теле грязная рубаха, бархатные порты, что выглядели нелепо, лапти и короткая, по немецкому обычаю, борода.

– Ты гляди-ка. – Лоший без всяких присловий заставил друга стянуть шубу, развернул шелковый рукав и показал культю.

Степан не сдержался, здоровой шуей двинул Лошего по макушке. Не девица на выданье, смущения и на полгроша нет, да только калечное должно быть в тайне от чужих глаз.

Скобель хмыкнул и махнул рукой: мол, идите за мной.

Неприметная занавесь скрыла ход в клетушку, при виде коей Степан присвистнул, а Лоший издал довольный смешок. Много всего видел старший сын Строганова в Сольвычегодске, где в усадьбе располагались мастерские плотников, тесляров да иных мастеров, в Верхотурье, в той же Москве. Но здесь было от чего прийти в изумление.

Клеть по размеру не превышала истобку[47], но Скобель наколотил березовых плашек на стену и собрал на них богатство. Топоры, тесла, скобели, тесала, напарья, иные плотницкие приспособы, коих Степан не знал. А на трех иных стенах расставлены да развешены хитроумные потешки.

Степан взял одну из них, зашевелился волк, заклацал деревянной пастью, завилял хвостом. Смелый муж, вздрогнув, поставил его обратно, а Лоший принялся рассказывать, как увидел на ярмарке чудные вещицы да накупил даров братьям-сестрам. А после переселил Ивана Скобеля из Богородского села в столицу, помог с обустройством и заказывал чудные вещицы, чтобы изумить друзей да нужных людишек.

Лоший придумал новое дело для мастера. Степан послал его на известные три буквы, вышел из хлипкой избы, осторожно прикрыв скрипучую дверь, – она и так держалась на честном слове. А потом отдышался, прогнал гнев и вернулся – купить потешку для младшей дочери.

5. Оправдание

Нютка старательно скрипела пером. Пятнистая кошка, устроившись на мягком налавочнике, подозрительно щурила на нее желтые глаза. Дурно очиненное перо царапало иноземную бумагу, что она стащила в покоях отца. Чернила изляпали написанное, но препятствия лишь разжигали ее.

Мать ловко справлялась с этим делом, буквицы у нее выходили округлыми, ровными, а Нюткины – словно косая изгородь. Кошка зевнула, показав розовый язык, и ее равнодушие задело Нютку.

– Кыш отсюда! Нечего на лавке сидеть. Кыш, Пятнашка!

Кошка повела усами и прикрыла глаза, точно не поняла хозяйкиных слов. Никто не относится к Сусанне всерьез, не слушает, не…

– Пошла прочь! – закричала не своим голосом, бросила в кошку веретенце, что давно пылилось в уголке стола.

– Фр-р-р, – возмущенно ответила кошка и спрыгнула с лавки.

– Чтоб тебя!

Пока Нютка шугала полосатую негодницу, с кончика пера стекла огромная капля и затопила все, писанное с таким трудом. Остались лишь словечки «батюшка», «наветы» да «молю».

Она скомкала бумагу, измазала белые пальцы, столешницу, домашнюю рубаху. Надобно творить письмецо заново. Батюшка далеко – да руки его длинны. Нютке ведомо: каких бы невест ни отыскал в Москве, сердце его с матушкой.

Стащила несколько бумажонок, в доме теперь не следили за такими мелочами. Долго – догорела свеча – писала слезное послание батюшке, растекалась реченькой, уверяла в любви и дочерней преданности, жаловалась, уверяла об истинной опасности. Запечатала письмецо и попросила Богородицу о помощи.

Она долго молилась о здоровье родителей, всех домочадцев и уснула довольной.

Кажется, беду она отведет руками, что в черных пятнах. И все поймут: надобно уважать Сусанну, дочь Аксиньи Ветер и Степана Строганова.

* * *