Сегодня здесь было тревожно, подозрительный шепот стекал по стенам, гогочущий смех лился прямо с потолка. Чувствуя, что должна там оказаться, Мира взбежала по широким каменным ступеням винтовой лестницы, держась подальше от перил. Кое-где их чугунная решетка отсутствовала, приглашая к затяжному полету через пролеты.
«Слышь, а у меня еще хабарик остался». – «Давай сюда, я знаю, что с ним делать». Обычная компания подростков, которые курят в тайне от учителей и родителей. Вот только пронзительный, останавливающий сердце писк человеку принадлежать не мог. Мирино сердце пропустило удар, а воздуха разом стало мало. Девушка ворвалась в комнату, уже зная, что ей предстоит увидеть. В ее глазах больше не было места радости и доброте, только испепеляющая чернота. Ее необузданный гнев стал моим. Она схватила обломок железного прута и двинулась к группе школьников, кольцом обступивших котенка. Один из них как раз склонился над грязно-рыжим клубком, не понимающим, в чем была его вина и почему ему раз за разом причиняют боль. Мальчик взял тлеющий окурок сигареты и с кабаньей усмешкой ткнул его в усатую мордочку.
Мира не стала предупреждать о своем присутствии, не закричала, не заплакала, не взмолилась «перестань». Она хорошенько замахнулась и хладнокровно двинула арматурой по позвоночнику мучителя, не дожидаясь, пока тот сочтет нужным обернуться. Последнее, что я увидел, это крупные слезы на кошачьей мордочке – несколько чистых бусин из одного левого глаза.
Я вынырнул из ванной, кашляя мыльной пеной. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, где я нахожусь, и напомнить себе больше не засыпать в разгар мытья. У меня появилось ощущение, что нужно как следует соскоблить с себя грязь, и я поспешно второй раз принялся тереть бока мыльной мочалкой. Во втором моем чемодане, который я возил на заднем сиденье автомобиля, нашлась одежда для сна. Чистая пижама вернула мне утраченный комфорт, и я поспешил залезть под светло-фиолетовое одеяло. В нашей работе иногда попадались действительно неприятные или слишком откровенные эпизоды из прошлого будущих пассажиров. Без этого было никак. Мы старались не переживать, не впускать в свою душу гнев и щемящую тоску, убеждая себя, что прошлое не подлежит изменению. Тем более чужое прошлое – даже если все наше сострадание кричало обратное.
Один мой коллега обожал смотреть подробности личной жизни людей, говорил, что для него это что-то вроде «Игры престолов». «Любой сериал рано или поздно заканчивается, а вот впечатления моих клиентов никуда не денутся. Каждый новый сезон напряженнее предыдущего», – бодро говорил он. Я же не всегда оказывался готов к тому, что творилось в чужом сознании. Люди не переставали меня удивлять. После стольких лет, спросите вы? Всегда, – отвечу я, хотя у меня нет черных сальных волос и крючковатого носа[5].
Мира щурилась от бледного, острого света, в котором мы всегда видим себя либо посреди больницы, либо внутри казенного здания. Так и было: девушка стояла рядом с крупным ветеринаром в салатовой форме. «Это хирург», – понял я.
Я с удовольствием отметил, что моя подопечная не пострадала, не обзавелась синяками, царапинами или более серьезными повреждениями. «Ваше имя, юная леди?» – таким тоном говорят, когда уже не могут обращаться к собеседнику как к ребенку, но еще не включают его в круг взрослых.
«Мириам», – просто ответила она.
«Мириам, я очень рад, что вы нашли этого котенка и дали ему шанс жить. Немногие бы так поступили».
«Это их проблемы», – девушка закусила губу, и притом недовольно.
«Вы обнаружили его в мусорном баке, должно быть, у вас острый слух, к счастью для нашего мохнатого пациента. Вы говорите, что хотите оставить его себе, – а родители не будут против?»
«Мне четырнадцать. Я сумею их убедить. На улицу этот малыш точно не вернется». Мира откинула с плеча светлый локон, который был намного длиннее, чем я запомнил.
«Запишите в его паспорте имя “Среда”. Сегодня среда, а еще у древних скандинавов так звали одноглазого бога мудрости. И вы точно уверены, что его правый глаз невозможно восстановить?»[6] – девушка глубоко вздохнула, и я вместе с ней.