Ведьмин круг

– Какими игрушками? – Свечи недобро потрескивали, чадили. Наверное, из-за сквозняка и сырости. Тут ведь кругом сырость. А рыбой пахнет потому, что на этом самодельном столе ее когда-то потрошили. Вон чешуйки налипли, а вот это бурое – следы рыбьей крови.

На бурое упала капля алого. У Саломеи снова началось носовое кровотечение.

– Как же мне все это надоело! – Из кармана брюк она достала платок, прижала к носу. – Спрашиваешь, какие игрушки? – Из-за платка ее голос звучал глухо. – Да вот хотя бы эта.

Ноготь, покрытый пурпурным лаком, поддел замок на пепельнице, крышечка откинулась. Арина заглянула внутрь. Что там такого интересного?

Ничего – какая-то бурая пыль.

– Вот, – сказала Саломея, и глаза ее озорно блеснули.

«Арина, осторожно! – Голос Марго взорвался в голове, прыснул в стороны острыми осколками, впился в мозг. – Не дыши этим!»

Поздно! Сизое облачко, похожее на табачный дым, уже клубится вокруг, дразнит, щекочет ноздри. Хочется одновременно и вдохнуть, и чихнуть. Не вдыхать не получается.

Саломея улыбается, прижимает к лицу свой платок, но все равно видно, что улыбается. По морщинкам в уголках глаз, по расширяющимся, пульсирующим зрачкам. Саломее весело, а вот ей отчего-то страшно. Так страшно, что хочется забиться под стол и оттуда по-волчьи выть на луну, жаловаться на горькую ведьмовскую долю.

«Не дыши. Не надо этим дышать». – Голос Марго превращается в шелест, растворяется в плеске воды.

Как же не дышать, когда хочется? Когда легкие горят огнем, а горло сжимается, словно в тисках. Когда не получается говорить, а удается только скулить. Уже не по-волчьи даже, по-собачьи. И луна, заглядывающая в распахнутую настежь дверь, крутится юлой, увлекает за собой редкие звезды. От этого мельтешения начинает кружиться голова, а ноги подкашиваются. И падение нельзя смягчить даже руками, потому что они больше не слушаются. Совсем. А щеке колко и холодно. И прилипшая к грязной половице чешуйка сверкает в лунном свете, как бриллиант. Очень красиво, сил нет смотреть на такую красоту. Веки падают, как театральный занавес, наступает темнота. Вот и все, спектакль окончен…

* * *

«…Дуры, дуры… идиотки законченные. Ладно ты – молодая, зеленая. Тебе простительно. А я же бывалая, жизнью битая. Да и вообще мертвая! – Голос Марго жирной осенней мухой жужжал в голове. – Она же мне никогда не нравилась, эта графиня из Задрыпинска! Чуяла я в ней фальшь. Еще тогда, когда они Круг собирали и разглядывали меня, как мартышку цирковую, Саломея мне больше всех не нравилась, даже больше Флоры. Арина! Эй, ты хоть слышишь меня?»

«Слышу, не жужжи», – сказать не получилось, только подумать.

«Вот и хорошо, а то я совсем отчаялась. Как же мы вляпались с тобой! Кто бы мог подумать!»

Все, хватит слушать причитания Марго, нужно открыть глаза. Хотя бы попробовать.

Попробовала – получилось. В окружающей действительности ничего не изменилось: все та же рыбацкая хибара, дощатые стены, грязный пол, чадящие свечи на столе. Что-то изменилось в ее теле. Оно больше не слушалось. И не из-за пут на руках. Путы так себе, с теми, что вязала Анук, не сравнить. Но пошевелиться почему-то никак не получается, разве что чуть-чуть согнуть пальцы. Все остальное точно парализовано. Или в самом деле парализовано? Что с ней случилось перед тем, как она оказалась на полу, приткнутая спиной к шершавой стене, как сломанная кукла? Была серебряная пепельница, полная бурого порошка, был крик Марго «не вдыхай!». А она все равно вдохнула порошок, превратившийся в дым. И теперь этот дым внутри нее, растекся ядом по всему телу, парализовал.

«Мы ошиблись. – Марго не умела долго хранить молчание. – Это не Анук, а Саломея».

Это не Анук, а Саломея…

Каждое слово тяжелое, как булыжник, того и гляди придавит. В чем они ошиблись? Когда?

– Эй, ну ты как там? – Сначала послышался голос, а потом в поле зрения появилась тень, приблизилась, превратилась во внимательную, сосредоточенную Саломею. – Хорошо шарахнул тебя порошок Анук? Пожалуй, он даже покруче двери. Хотя, признаюсь, это было не так эффектно, зато надежно. Я после такого вот порошочка пять часов бревном валялась. Но ты же у нас особенная, возможно, очухаешься чуть раньше, но час у нас на разговоры точно есть. Знаешь, как иногда хочется выговориться, объяснить, что все не так, как кажется. Что на самом деле все намного сложнее. А никто не догадывается. Все кругом такие умные, уникальные, только дальше своего носа ничего не видят. И даже на пороге в иной мир не защищаются, а лишь удивляются. Представляешь?

Что тут представлять? Она и сама была такой. Не видела ничего вокруг себя, не верила словам Волкова. А ведь если бы поверила, если бы позволила себе хоть на секунду задуматься, то, возможно, не совершила бы такой непростительной, фатальной ошибки. Волков твердил, что Альбина и Софья убили себя сами и Марго тоже никто не удерживал под водой силой. А Арина не верила, она видела перед собой мертвую Флору, улыбающуюся жуткой улыбкой, плачущую кровавыми слезами, и не верила, что такую смерть можно принять по доброй воле.